Черный треугольник

Когда еще через день мне удалось перевести дыхание и передать руководству подшитые материалы с соответствующей пояснительной запиской, я вернулся к отложенному, но чрезвычайно важному для меня вопросу – разговору с Пантелеймоном Агафоновым. И отправился в припортовые склады, переоборудованные под место предварительного заключения.

Зря спешил. В камерах не было никого. Все арестованные под строгой охраной выстроились во дворе неровным строем. Перед ним, возвышаясь богатырским ростом над окружающими, неторопливо расхаживал Идеолог, агитировал за построение коммунизма и расписывал несмываемую вину собравшихся людей перед пролетарским государством. За ним следовал, как привязанный, хирург Яцковский. Он останавливался напротив некоторых арестованных и тут же осматривал их на предмет травм, увечий и необходимости госпитализации.

Когда я подошел, Идеолог как раз сделал перерыв в пламенной речи и занялся индивидуальной воспитательной работой. То есть принялся докапываться до отдельных повстанцев. Навис над одним из них и грозно вопрошал:

– Бунт сеял?

– Я? – совершенно спокойно отвечал собеседнику уверенный в себе, с прямой осанкой, смотрящий прямо в глаза пожилой бородач. – Наоборот.

Тут я рассмотрел, что этот бунтовщик и был Пантелеймоном Агафоновым, ради которого я пришел.

– Против колхозов агитировал? – не отставал Чиркаш.

– Не агитировал. Свое слово говорил. Нам колхоз не нужен. Нам надо, чтобы старым укладом жилось. А колхозы у себя в огороде устраивайте.

– Ах ты! – Идеолог от избытка чувств замахнулся рукой, но старовер даже не дрогнул.

Я аж зашипел, как от зубной боли. Ну Чиркаш, ну затейник. Зачем, спрашивается, с таким энтузиазмом наламывать новые дрова? Одного бунта мало?

Быстро приблизившись к месту «агитации и пропаганды», я вежливо оттер Идеолога и забрал старовера с собой в сопровождении конвоира.

– Курить, чайку? – завел я разговор в моем кабинете.

– Курить не курим, Богу то баловство неугодное, – устраиваясь поудобнее на стуле, произнес старик Агафонов. – А чайком не побрезгую.

Заварил я на примусе в большой металлической кружке чай и разлил по треснутым фарфоровым чашкам, тоже оставшимся от прошлых хозяев.

– Мягко стелить будете? – улыбнулся старовер. – Так напрасное то дело. Много я не знаю. Не я бузу зачинал. Не я ваших активистов резал. Наоборот, говорил народу, чтобы вилы куда ни попадя не совали. Чтобы волю свою заявили непреклонно, но без крови. Однако разозленный народ, он такой, его просто так не остановишь.

Я внимательно посмотрел на собеседника. Вообще выглядел он больше не арестованным на допросе, а каким-то инспектором, явившимся проверять мою работу. Ни толики испуга, уверен в себе, даже снисходителен. Раньше такое поведение людей вызывало во мне некоторую робость и сбивало. Но за время службы в ОГПУ таких гордецов насмотрелся я великое множество. И большинство из них ломались или хотя бы гнулись, когда за них брались основательно. А некоторые не ломались – тут на сто процентов не угадаешь. Ладно, будем говорить, нащупывать слабые места арестованного и выуживать информацию.

– А дети твои в восстании участвовали? – спросил я.

– Что тебе мои дети? – недовольно произнес старик. – Еще до начала бузы я их отослал подальше. Всех… Почти всех.

– И кого же не отослал?

– А, – только махнул рукой Агафонов, всем своим видом показывая: последнее, что он сделает, – это сдаст своих чад и домочадцев. Но я знал, что один из сыновей точно замечен среди активных участников восстания.

– А Савву ты куда отослал?

Агафонов помрачнел. По его лицу пробежала тень. Он глубоко вздохнул, но тут же вернул себе самообладание.

– Убили его, ты же знаешь, – продолжил я.

– Знаю, – угрюмо кивнул старовер. – Еще как знаю.

– Кто убил – тоже знаешь?

– Тебе-то какая забота?

– Да был я на месте убийства. И труп видел. И человека, хорошо мне знакомого, потом убили те же люди. Так что счеты у нас схожие.

– Схожие? А ты знаешь, что такое кровиночку терять?! – воскликнул Агафонов, на миг сдернув маску невозмутимости.

– Эх, много чего я знаю, – произнес я со вздохом, и всколыхнулась темная масса, лежащая в глубине души, в которой закопана вся горечь моих потерь.

Собеседник почувствовал мой настрой. И, помолчав, начал говорить:

– Пришли ко мне от одного человека. Просили кое-чего.

– Книгу? – спросил я.

– Книгу, – кивнул Агафонов.

– А ты?

– А я отказал. Тогда они, как цыгане, решили дело свое черное через детей моих сотворить – обмануть их, охмурить. Ну, в общем… – Он опять замолчал.

– Как я понимаю, Савва решил сам эту книгу им отдать. Так?

– Правда горькая, но это правда, – кивнул Агафонов.

– В заброшенном месте Савва встретился с покупателем. А за что тот его убил? Чтобы не платить?

– Платить-то он согласен был, только цену назови. Однако книга не та оказалась. И сильно это обидело.

– Ты этого самого покупателя знаешь?

– Нет. Не видел. И не слишком много слышал. От него приходил человек, с ним и разговор был.

– Поможешь мне найти эту таинственную и наверняка неприятную личность?

– Зачем?

– Как зачем? Поквитаться.