Чертополох и терн. Возрождение веры

Альберти полагает неотъемлемым правом свободного человека – самостоятельную способность различать добро и зло и ставит семью и семейное воспитание выше общества (см. диалоги «О семье» и «Домострой»). Альберти допускает отказ от государственной службы во имя собственных хозяйственных и семейных нужд, ради собственного семейного пространства свободы, поскольку – и в этом суть высказывания Альберти – общество можно создать лишь из индивидуально развитых, независимых семейств. Именно так Альберти представляет идеальный город, где пространство организовано на основе абсолютного равенства, обеспечивающего каждому – равноправный допуск к любому общественному зданию. Альберти, правда, считал, что ремесленная часть города и торговые ряды должны находиться в другом городском пространстве, нежели дворцы правителей, но это разделение – для обоюдного удобства: ремесленник так же свободно распоряжается своим пространством, как администраторы города – своим.

Характерно, что в посвящении маркизу д’Эсте гуманист именует маркизат – республикой, мягко, но неуклонно подменяя понятия. Фраза «народ повинуется (…) отцу своего отечества», как справедливо замечает П. Алешин («Династия д’Эсте. Политика великолепия»), указывает на Августа и на августовский Рим; но и словарь абсолютизма, возникающий весьма скоро, пользуется теми же метафорами. Здесь важна динамика сознания флорентийца и гвельфа Альберти, чье высказывание «искусство жить постигается в деяниях» лучше всего иллюстрирует собственная биография гуманиста. Гений вынужден искать приложения усилий там, где для этого есть возможность – и Альберти строит в Римини для Сиджизмондо Малатеста и едет в Феррару, чтобы поставить конный памятник маркизу Николо III. Обучаясь «искусству жить», то есть следуя правилам общества, гуманистический гражданин все еще пользуется словарем условного «гуманизма»; причем вариации «гуманизма» множатся и уточняются их различия; придворный интеллектуал осознает индивидуальную душу и свою свободную волю, но его «прямая перспектива» делается все короче; в скором времени перспектива спрячется в вертикали готического собора. Перспектива, завернутая вверх, оставляющая пространство вокруг человека за государством – оправдана изменением концепции гуманизма.

Самосознание интеллектуала, живущего внутри регламентированного государства (Левиафана), убедившего себя, что таким образом он защищает свое «я» от хаоса, – несхоже с самосознанием гуманиста, который ищет общественный строй, дающий возможность идеального самопроявления. Гуманист-неоплатоник был занят сопоставлением общественной модели «республики» и «монархии», рассуждая, какой из социальных укладов более подходит для раскрытия потенций его души, нуждающейся одновременно – и в свободе, и в порядке. Гуманист-неоплатоник, последователь Аристотеля и Плотина, ориентируется на природу души как на основной элемент миропорядка. Основная идея неоплатонизма – соответствие универсума и структуры человеческой личности; Платон, Аристотель, Плотин, Аверроэс по-разному толкуют структуру и строение души, смертность/бессмертность души, способность души к регенерации, – но все толкования не противоречат тождественности строения души и универсума. Природу мы познаем, узнавая самих себя; и чем пристальнее изучаем душу и ее движения, тем понятнее, что предпочесть – республику или империю. Общественный строй, сообразно такому рассуждению, есть как бы функция природы души.

В тот момент, когда гуманист убедил себя в необходимости монархии/империи для гармоничного самоосуществления (а республиканские идеалы окажутся как бы встроенными в монархию – см. концепцию Данте), с этого момента «государство» играет для гуманиста роль «природы».

Гуманист, приняв империю/монархию как необходимость, отныне относится к государству – как к природе. Линия соприкосновения уникальной души с миром – отныне передвинута; неоплатоники считали, что некоторая часть души принадлежит природе и ее субстанция либо смертна, либо подвержена страстям, в то время как разумная часть души регулирует это соприкосновение с бренным. Но принятие «государства» в качестве безусловной общественной природы вносит коррективу: часть души не только может быть смертна (согласно Аверроэсу), или отдана животным и растительным страстям (по Аристотелю), или представлять ярость и страсть (по Платону) – но может принадлежать обществу, государственным институтам. Обсуждение «монархия/республика» отныне уже не столь важно, поскольку социальная зависимость воспринимается как природная зависимость – неотменимой, но не влияющей на внутреннюю свободу, на разумную часть души.

Российские/советские конформисты любят сравнение условий государственного диктата с погодой: человек не может отменить дождь и ветер, а гражданин общества не может отменить угнетение – жалобы неуместны в обоих случаях. В диапазоне от стоицизма до релятивизма – такой взгляд на природу души позволяет не тратить энергии на осуждение правительства.