Чертополох и терн. Возрождение веры

В XV в. (как и теперь, получая правительственный заказ или заказ олигарха) художник предпочитает не знать и делать вид, что он не интересуется тем, откуда берутся деньги, полученные за картину. Картины оплачивались из налогов, собранных на войну (причем налоги утроились), по большей части использовавшихся правителями на роскошную жизнь двора. Но, однажды допустив это, гуманист рано или поздно должен осознать себя как собственность государства, то есть правителя, воплощающего государство («исполняющего законы более усердно, чем сами послушные подданные», пользуясь словами Альберти). И если Лоренцо Медичи, смущенный постоянными проповедями неоплатоников, считал для себя необходимым оправдываться перед своими учеными собеседниками и уверять их в своей нравственности, то, как правило, ничего подобного не происходило (и как мы знаем, произойти не может в принципе: власть присваивает себе право в том числе и на понимание нравственности).

Альфонсо д’Эсте, сын Эрколе II, создание грубое и самовлюбленное, уже чувствует себя вправе силой принудить Микеланджело отправиться к нему во дворец, поскольку считает, что институт «художник» существует к вящему удовольствию владык. «Великодушный государь этот, на протяжении всей жизни покровительствовавший талантам, тотчас же послал несколько главных своих придворных, с тем чтобы они от имени его превосходительства привезли Микеланджело во дворец, где находился герцог, захватив коней и все его пожитки, предоставив ему во дворце наилучшее помещение. Сообразив, что сила не на его стороне, Микеланджело пришлось подчиниться, и, отдав задаром то, что он не смог продать, Микеланджело отправился к герцогу, оставив, однако, свои вещи на постоялом дворе. И вот герцог, приняв его самым достойным образом, пожурил его за нелюдимость, а затем осыпал богатыми и почетными дарами и предложил остаться в Ферраре с хорошим содержанием. Но у того душа не лежала, и он не пожелал там остаться…» – писал Вазари. Сделав скидку на дипломатичный и льстивый в отношении сильных мира сего тон, присущий Вазари, можно видеть и нрав Альфонсо д’Эсте, и характер Микеланджело, не умеющего подчиняться органически – причем никому. Однако характеров, подобных Микеланджело, в истории немного.

Козимо Тура прожил в Ферраре всю жизнь, выезжая редко, призван развлекать герцогов, выполнять прихоти д’Эсте; Тура расписывал шкатулки, писал декорации, золотил детали архитектуры, рисовал эскизы ковров и конской сбруи, это было, скорее всего, унизительно. Тура существовал на деньги, выплачиваемые ему как придворному, но платил Борсо д’Эсте менее аккуратно, нежели Лионелло. После смерти Борсо Тура утратил должность; в старости его заменили на живописца Эрколе де Роберти. Сохранилось униженное письма Козимо Тура к герцогу, живописец испрашивает сумму в шестьдесят дукатов, которую не выплачивают уже шесть лет, художник пишет, что потратился на материалы – однако денег не дали. Художник умер в нищете. Художник Франческо дель Косса, также феррарец, расписавший для герцога палаццо Скифанойя и недовольный, как и Тура, отсутствием оплаты, сумел-таки уехать в Болонью, но не всем повезло. Борсо д’Эсте ввел в своем герцогстве въездные и выездные визы; по факту подданства и службы Козимо Тура обязан испрашивать разрешения, довольствоваться той перспективой, какую разрешили.

Чтобы сохранить объективность в описании феррарского быта, добавим обширную цитату из Паоло Муратова, влюбленного в герцогов д’Эсте: «Чувством какой-то простой и законной радости бытия, верой в непреложное счастье жизни проникнуты все фрески феррарского цикла. Борсо неизменно милостив и щедр, и гордая улыбка неизменна на его устах. Его охоты удачны, его суды праведны, его свита состоит из прекрасных юношей и опытных старцев, его лошади выращены в знаменитой своими лошадьми Мантуе, его собаки и сокола мастерски сноровлены. Придворные кавалеры учены и вежливы, дамы нежны и искусны, их жизнь течет, как вечный праздник, в легком труде и невинных наслаждениях. Но Косса не был нисколько придворным и льстивым бытописателем, развлечения д’Эсте имели для него ту же ценность, что и сельские работы. Он изображал их рядом, с той же любовью, с тем же наслаждением. Доля поселян для него не меньше завидна, чем охотничьи забавы Борсо. Он угадывал важный смысл труда среди вечной чистоты и ясности полей. Все, что он видел, опьяняло его, как свежий воздух Божьего мира. И сами созвездия казались ему благожелательными, и заманчивой была для него тонкость начертания их таинственных знаков. Феррара могла безбоязненно взирать на стремительный бег зверей зодиака». Значение аристократической рыцарской культуры подчеркивается в очерке о Ферраре неоднократно; в отличие от купеческих республик Венеции, Флоренции, Генуи феррарский двор был сугубо аристократическим, Муратов связывает с этим обстоятельством изысканность художественного вкуса.