Чертополох и терн. Возрождение веры

Постепенно понятие «Царство Небесное» меняется на понятие «Царство Божие»; причем в Евангелиях говорится о Царстве Божием внутри нас: «Не придет Царствие Божие приметным образом, и не скажут: вот, оно здесь, или: вот, там. Ибо вот, Царствие Божие внутрь вас есть» (Лк. 17:20).

Тем самым – то высшее состояние справедливости, которое, согласно Ветхому Завету, достижимо лишь в будущем и употребляется в сослагательном наклонении, – переносится в сегодняшний день. Поскольку очевидно, что в реальности такое состояние блага недостижимо, оно переносится внутрь души человека, но налагает на человека обязательства – сопоставимые с Законами иудаизма. Уже в Послании к Коринфянам Павел говорит в отношении ныне живущих: «Или не знаете, что неправедные Царства Божия не наследуют? Не обманывайтесь: ни блудники, ни идолослужители, ни прелюбодеи, ни малакии, ни мужеложники, ни воры, ни лихоимцы, ни пьяницы, ни злоречивые, ни хищники – Царства Божия не наследуют» (1 Кор. 6:9); и таким образом понятие Царства Божьего становится своего рода земным императивом.

Возникает последовательность подчинений, содержащая в себе – если не противоречие, то трудность понимания. Нравственный Закон Ветхого Завета, имплантированный внутрь светской империи и существующий в ней, но вопреки имперскому сознанию, – этот Закон рождает внутри себя Новый Завет, который постепенно сам приобретает характер императива.

Ибо что и есть земная Священная Римская империя, христианское авторитарное государство, как не утверждение власти христианской уже в качестве внешней публичной власти.

Сознание верующего, преодолевающего светский имперский закон ради нравственного императива, смущено тем, что нравственный императив переходит в статус внешнего закона.

Самосознание интеллектуала, живущего внутри Левиафана, претерпевает ряд последовательных трансформаций – интеллектуал должен убедить себя, что тот Левиафан, внутри которого оно обитает отныне, – это его внутренний Левиафан, выбранный им сознательно, поскольку внутренний Левиафан спасает его от Левиафана внешнего. Таким образом, гуманист начинает относиться к «государству» не только как к «природе» и не только как к «природе души», но он находит основания для примирения Левиафана внешнего, внутри которого он находится по условиям своего существования, с Левиафаном внутренним – который им сознательно выбран как нравственный императив.

Это рассуждение может показаться излишне запутанным; в действительности оно служит практическим оправданием социального релятивизма.

Тура венчает ретабль Роверелла картиной «Пьета» – и тем самым указывает на то, что релятивизм и возможность самооправданий имеют предел: исключительно и только самостоятельной жертвой можно искупить противоречие возникшей имперской конструкции веры.

9

Персонажи Козимо Тура отличаются от персонажей прочих художников, не только итальянцев кватроченто, но от любых героев картин того времени – отличие антропологическое.

Тура рисует некрасивые лица, искаженные болью. Искусство эпохи Возрождения в принципе настаивает на том, что человек прекрасен, именно в том и состоит шокирующая новизна Босха, что он рисует уродов – тогда как буквально все художники, на Юге и на Севере, изображают лица здоровые, свежие, вызывающие восхищение.

Козимо Тура не сатирик, этой характеристики ему до сих пор не давали (хотя сарказма в картинах предостаточно), и в намерения художника не входит осмеяние действительности. Босх – иное дело: бургундский живописец изощряется в язвительных деталях; но Тура рисует мадонн и святых, не изображает менял, ростовщиков, разбойников – как может прийти в голову мысль о насмешке?

Однако ангелы, написанные Козимо Тура, не похожи на умильных путти Рафаэля и Боттичелли: Тура с тщанием вырисовывает распухшие суставы, неестественные движения, нелепо полуоткрытый рот, в котором видны острые зубки. Принято считать, что нелепо открытый рот – признак если не идиотизма, то психического расстройства; Тура рисует полуоткрытый рот всегда. У святого Антония, у Георгия, сражающегося с драконом, у оплакивающих Христа в луврской «Пьете», у самого Спасителя на этой же картине – рты открыты самым непривлекательным образом. Возможно, так художник передает отчаяние, которое иначе и не может себя явить, как только в оскале. Но скалятся и ангелы, а на картине «Муза Терпсихора» (Польди-Пеццоли, Милан) танец трех ангелов на первом плане кажется пляской бесенят: ангелы приплясывают, кривя губы и скаля зубы. Когда художник изображает Иоанна с полуоткрытым ртом и неприятной гримасой («Пьета», Лувр), мы относим это на счет невообразимого горя апостола; когда мастер так рисует самого Христа, мы видим в этом невиданную смелость – художник посмел придать телу Бога черты трупного окоченения.