Именно Рогир ван дер Вейден и есть первый художник Европы, противопоставивший одинокое стояние – покойной гармонии, будь таковая следствием эстетики неоплатонизма или этатизма.
Из искусства ван дер Вейдена происходит трагедия Корнеля «Сид»; из эстетики ван дер Вейдена происходит трагедия Дон Кихота (одинокое стояние длинной худой фигуры даже внешне напоминает готический собор и пластику Рогира), из эстетики Рогира происходит шекспировский герой. Трагедия Ренессанса, состоявшаяся в противостояниях ван Эйк – Босх; Микеланджело – Брейгель – конденсируется в единой фигуре Рогира, его творчество и есть контрапункт Ренессанса.
Двуипостасный лик европейского Ренессанса, толкуемый не только на уровне символическом, но метафизически; двуприродность европейского Ренессанса – этот принцип стал мотором европейской цивилизации. Френхофер прав: синтез европейской культуры возможен, достижим в противостоянии. Не линеарное развитие истории, не циклические возвращения внутри одной модели, не отдельно светящаяся звезда итальянского кватроченто, но диалог противоположностей, длящийся в веках: спор о свободе воли между севером и югом Европы – вот что такое Ренессанс. Внутри длящегося диалога – и оппозиция Бернара Клервоского аббату Сюжеру, и спор Савонаролы с Лоренцо Медичи, и спор Лоренцо Валла и Поджо Браччолини, Эразма и Лютера.
Нет необходимости считать, что интеллектуальные оппозиции прибегают к одинаковым аргументам; это не параграфы одного трактата. Нет необходимости считать, что оппозиция Север/Юг постоянно выражается географически; но речь о том, что вопрос «свободной воли» – основной вопрос искусства связан (и как могло быть иначе) с тем, что впоследствии назовут «политической религией». Обсуждая пространство свободной воли, выясняют, как идеология формует социум. Пикировки Поджо и Валла – имеют в виду конкретную организацию республики; обличения Савонаролой Лоренцо – решают судьбу Флоренции; спор Лютера и Эразма определил политику Европы.
Диалог Рогира ван дер Вейдена с Яном ван Эйком о персональном пространстве, о коллективной и индивидуальной перспективе – относится к этому спору.
С точки зрения художника Яна ван Эйка смотрит все государство (масса, толпа, прихожане); с точки зрения ван дер Вейдена смотрит он один. Ван Эйк выражает, что называется, общее мнение; общественное мнение часто принимают за истину. Если толпа голосует за некоего тирана, то, как считал даже придирчивый Колюччо Салютати, такой тиран – уже тираном не является. Впрочем, не всегда мы доверяем мнению большинства: если больному требуется узнать причину болезни, он обращается к врачу, а не руководствуется мнением «многих», если нужно вести корабль в бурю, то лучше довериться капитану, а не команде; но в общих социальных вопросах часто считается, что мнение многих – справедливо. Рогир ван дер Вейден выражает только самого себя. Важно то, что внутри христианской эстетики – и та и другая точка зрения будет описана как «прямая перспектива». Но коллективная прямая перспектива – отличается от индивидуальной прямой перспективы.
Иисус погибает в индивидуальной перспективе, но в идеологии, используемой для многих, ставшей культурной матрицей, индивидуальная прямая перспектива Иисуса превращается в коллективную перспективу. Сообщество верующих ищет коллективного спасения: всем миром, страной, церковью. Государство, имея дело с христианской идеологией, приспосабливает ее для своих нужд тем легче, что принцип коллективизма уже задан. Ван Эйк сливает государственное и христианское в политическую религию, и в этом, собственно, пафос его творчества.
Рогир ван дер Вейден совершает обратное.
Метафизический смысл триптиха «Семь Таинств» суммирует все три уровня чтения картины: буквальное прочтение триптиха – выполнение церковных обрядов; аллегорическое прочтение – жизнь художника ван Эйка, соединившего личную биографию с биографией двора; моральный урок триптиха – несовпадение идеологии с верой. И, наконец, метафизическое значение триптиха «Семь Таинств» в том, что пространство индивидуальной перспективы не совпадает с пространством коллективной перспективы.
Святая Церковь (образовавшаяся после Иисуса, помещение, в котором молятся Иисусу) изображена как место гибели Сына Божьего. И то пространство, Его личное пространство, где вершится распятие, где Он приносит жертву – находится внутри и одновременно вовне храма.
Отличить работы ван дер Вейдена от работ ван Эйка просто, сравнив роскошный пурпурный цвет ван Эйка, и болезненный алый цвет Рогира. Красный ван Эйка – парадный, державный, спустя сотню лет таким пурпуром будут писать мантию дожа. Красный ван дер Вейдена – много проще, и это цвет человеческой тревоги.