Чертополох и терн. Возрождение веры

Философы медичийского двора ведут диспут, Пико излагает свои взгляды. Можно представить, что именно говорит Пико, ставший в ту пору оппонентом церкви. Суд инквизиции над ним не состоялся (папа Иннокентий VIII объявил 900 тезисов Пико ересью и поручил инквизиции осудить философа, но Лоренцо помешал процессу), так что у Пико не было случая публично произнести речь, написанную в свое оправдание. То знаменитая «Речь о достоинстве человека». Возможно, ее положения излагает Пико своим друзьям в присутствии Мадонны. Пико утверждает, что человек – свободный творец собственной природы, что именно человек должен оценить величие мироздания – божественного творения – в известной мере, человеческое сознание выступает судьей Творца, а не наоборот. Это (еретическое с точки зрения церкви – фактически вариант пелагианства, осужденного еще в IV в.) утверждение Пико обосновывает собственной волей Бога, который не желал создать раба. «Но, закончив творение, пожелал мастер, чтобы был кто-то, кто оценил бы смысл такой большой работы, любил бы ее красоту, восхищался ее размахом». Интерпретируя Завет, Пико пишет: «Не даем мы тебе, о Адам, ни определенного места, ни собственного образа, ни особой обязанности, чтобы и место, и лицо, и обязанности ты имел по собственному желанию, согласно твоей воле и твоему решению. Образ прочих творений определен в пределах установленных нами законов. Ты же, не стесненный никакими пределами, определишь свой образ по своему решению, во власть которого я тебя предоставляю. Я ставлю тебя в центре мира, чтобы оттуда тебе было удобнее обозревать все, что есть в мире». Пелагианство поставил в вину придворным Медичи спустя двадцать лет Савонарола. Желание особенной судьбы, выбранной согласно собственной воле, – скорее всего, на эту тему рассуждает Пико перед лицом Марии и Иисуса, и это рассуждение соответствует взглядам собрания. Перед нами избранные люди страны, цвет общества, и они знают про себя, что достойны особой участи. К этому времени страта гуманистов осознает себя в Италии именно как особую, выделенную страту, предназначенную для лучшей по сравнению с прочими жизни. Это привилегированная группа, и она делит стиль жизни с правителями.

Знаменуя именно это самосознание, возникают групповые портреты избранной касты – порой вплетенные в религиозный сюжет, это, прежде всего, изображения избранного общества. Собрания людей с лицами значительными и прекрасными пишут Доменико Гирландайо («Явление ангела Захарии», Санта Мария Новелла), Андреа Мантенья (семья и двор Гонзага в Камере дельи Спози), Беноццо Гоццоли (семья и двор Медичи в палаццо Риккарди), Доменико Венециано («Поклонение волхвов»), Филиппо Липпи («Богослужение над останками святого Стефано», собор Прато), Мелоццо да Форли («Учреждение Ватиканской библиотеки»), Филиппино Липпи (капелла Бранкаччи), Франческо дель Косса («Герцог Борсо д’Эсте, награждающий шута Гонеллу») и многие, многие иные. Это репрезентативные портреты правящего класса, то есть портреты первых людей государства, но одновременно это портреты интеллектуалов. Или (так сказать даже точнее) это прежде всего портреты гуманистов, которые – так уж случилось – одновременно представляют правящий класс. Безусловно, это совпадение редкое, Платоном предвиденное, но не вполне точно, как мы теперь знаем, им описанное. Чего Платон предвидеть никак не мог, образовалась особая привилегированная правящая страта – в этой страте сословное происхождение имеет значение, но не происхождение дает права на привилегии и даже не особые знания; класс осознает себя таковым по особому стилю жизни, в котором знания дают право на привилегии, а привилегии подразумевают обладание знаниями. Почему происхождение само собой подразумевает обладание знанием, становится понятным, когда погружаешься в атмосферу флорентийского двора или двора Изабеллы Гонзага; обладание библиотекой, обладание картинами, обладание древностями, гигантские коллекции, привлечение (и оплата) переводчиков с древних языков, обладание кругом приближенных гуманистов – все это силой вещей как бы превращает правителя в поэта и философа. Он (Неоплатоник! Мистик! Духовный лидер!) становится таковым через обладание. Все гармонично соединилось, во всяком случае, кажется, что гармонично. Поэтому художники пишут не просто значительные лица, но интеллектуальные лица; не просто интеллектуальные, но властные лица; лица, на которых лежит печать удовлетворения своей миссией. Это прекрасные лица – и человечество любуется этими ликами избранных итальянских придворных уже пять столетий. Однако есть нечто, что отличает прекрасные интеллектуальные лица привилегированной касты итальянских дворов от лиц святых и схоластов (например, от лица Бернардино Сиенского или Иеронима), от лиц книгочеев Севера, от лиц художников Грюневальда или Бальдунга Грина. Это трудноопределимое, но явно выраженное свойство лица можно попытаться передать словами – самоуверенный покой. Эта правящая страта действительно уверена, что олицетворяет и власть, и духовность одновременно.