Чертополох и терн. Возрождение веры

Для Данте – миропорядок включает в себя не только членение на Ад, Чистилище и Рай, но и господство императора над земными выгодами и страстями; все это вместе воплощается в Любви. Как именно Любовь господствует над мелкими страстями – это вопрос не только теологический, но и (в Земной ипостаси Любви) чувственный. Почему Любовь воплощает именно императорскую власть (а не, скажем, власть возлюбленной над любимым в традиции трубадуров), это также не ясно. Но для Данте таких вопросов на девятом уровне небес вовсе не существует. Любовь, по Данте, есть не что иное, как закон миропорядка, это такой же идеальный закон или идеальный образ, как золотой век у Вергилия. Но, как бы идеален этот образ ни был, его строительные функции налагают определенные обязательства на образ Беатриче. Та Любовь, что «движет солнце и светила» – это закон, а не личное чувство, и в этом законе нет неоплатонического единения личного и надличного. То, что неоплатоники приписали Данте спустя столетия и что описывается мистическим сочетанием Любви Небесной и Любви Земной, в поэме Данте отсутствует. И в этом – глубокое, фундаментальное непонимание неоплатониками Данте, которого они часто именуют своим кормчим. Именно Земной Любви, которая образовала бы с Небесной Любовью неслиянно-нераздельное единство, в образе Беатриче нет. Тот факт, что Беатриче никогда не была земной возлюбленной Данте в том смысле, какой вкладывает в эти слова провансальский трубадур или Гвидо Кавальканти, принципиален для текста «Комедии». Любовь Данте не связана с земным чувством вовсе, принципиально не связана; это вовсе не человеческое чувство, но надличное. Любовь в политико-религиозной конструкции Данте именно потому бессмертна, что она никогда в земных эмоциях и не существовала, ее закон можно лишь прозреть через земную ипостась. Но закон этот – надмирный.

Любовь для Вергилия (если только отношения Энея с Дидоной можно именовать этим словом) послужила поводом для строгих государственных сентенций, внушенных Энею божеством: следует покинуть женщину, отвлекающую от государственных свершений, и следовать путем славы. «Женщины раб, ты забыл о царстве и подвигах громких?» Перевод не вполне точен: в оригинале uxorius, «любящий муж» (образ «раба женщины» есть у Проперция, Тибулла и Овидия, не у Вергилия, хотя по сути «любящий муж» в данном контексте равен «рабу женщины» – так видят Энея со стороны). Как ни странно, буквальный перевод усугубляет проблему: «любящий муж» забывает о любви, когда Меркурий (ранее Юпитер) напоминает ему о долге перед потомками – но что есть долг перед потомками? Никаких потомков у Энея еще не существует, он именно бежит от женщины, с которой мог бы создать потомков, и с этой точки зрения призыв Меркурия нелеп. Речь идет о государстве, которое необходимо создать. И тем самым любовь противопоставлена государственному интересу.

Эней, разумеется, думает именно о царстве и, когда оправдывается перед Дидоной, мол, его упрекает тень отца, – то лукавит. «Тень отца» желает восстановления могущественного царства, это совпадает с призывом Юпитера и выражается в словах «сила и слава». Эней выглядит некрасиво, хотя Вергилий и прибегает к уловке: с Энея вина мягко снимается, Энею словно не хочется делать выбор (Italiam non sponte sequor, «я не по воле своей плыву в Италию»). Данте усвоил прием «снятия ответственности в силу непреодолимых обстоятельств» от Вергилия – так его дружба с Кавальканти ставится именно в положение любви Энея к Дидоне – и рад бы дружить, но коль скоро мой «первый друг» не верит в бога и не чтит Вергилия, то сами понимаете. Мимоходом стоит обратить внимание на феномен «выбора Энея» в «Сиде» и «Гамлете»: выбор, который осуществляет Сид в драме Корнеля – это личный выбор, не навязанный богами; что касается Гамлета, то он вовсе подвергает указание призрака сомнению и желает убедиться во всем самостоятельно. И Сид, и Гамлет – индивидуальности, любящие и ставящие любовь выше всего; следование долгу потому заставляет их идти против любви, что, не совершив рокового поступка, они стали бы недостойны любви. Эта неразрешимая экзистенциальная проблема лежит в основе выбора Гамлета и Сида; это, если угодно, взгляд на вещи, свойственный Кавальканти.

Но для Энея (и Данте) выбор стоит иной и осмысляется иначе. Энею попросту предложено оставить Дидону, и он подчиняется. Экзистенциального выбора здесь нет.