Чертополох и терн. Возрождение веры

Улыбка – редчайшее явление в портретном искусстве; да и в жизни. Улыбка – свидетельство тайной жизни, не допускающей до себя. Персонажей, улыбающихся с картин зрителям, можно пересчитать по пальцам – во всей истории европейской живописи не наберется и десяти. Речь идет не о кабацком хохоте героев Хальса и Броувера, но о тонкой улыбке, скрывающей секрет, интеллектуальную тайну. Речь идет о той улыбке, какая тронула губы шута Пьетро Гонеллы на портрете кисти Фуке (Венский историко-художественный музей) или юноши в «Портрете молодого человека» кисти Антонелло (Метрополитен). Улыбка в живописи – не просто свидетельство добродушного нрава; Иоанн и Джоконда улыбаются своему тайному знанию и знанию автора картины.

Как выразился Сабба де Кастильоне, рыцарь, госпитальер и ученый в одном лице: «Без сомнения, Леонардо надо было бы провозгласить новым Апеллесом. Но он посвятил себя целиком геометрии, архитектуре и анатомии». Скорее всего, сам Леонардо так не формулировал – чрезвычайно амбициозный человек, он считал, что превзошел Апеллеса именно в том, что поставил изощренную живопись на службу более важному делу.

Скорее всего, во Франции он вскоре почувствовал себя неуютно; амбиции Франциска не могли в одночасье сделать города Франции привлекательными; но, главное, амбиции короля не совпадали с планами Леонардо. Франциск I, став королем в 1515 г., пожелал возвести дворец для своей матери, который стал бы воплощением его идеального (в потенции) правления. Целью Леонардо было строительство утопического государства. Это не одно и то же.

Леонардо быстро понял, что искомого масштаба здесь не найдет. Крупными городами были Рим и Милан, Флоренция и Брюгге, Брюссель и Лондон – никак не Париж и, тем более, не Роморантин и Амбуаз. Это была глухая провинция. Леонардо был привлечен именно для инженерных работ, которые начал основательно – с канализации. Он любил проектировать, но никогда не строил. Внешние стены этого несостоявшегося дворца (после смерти Леонардо король переключился на проект дворца в Шамборе, который и был возведен) сохранились вплоть до Великой французской революции – в боях за равенство были уничтожены.

У Леонардо есть притча о красивом камне, лежащем на возвышенности: «Сверху камню хорошо была видна пробегавшая внизу мощеная дорога, по обочине которой были свалены в кучу голыши и булыжники. (…) Однажды ему сделалось так грустно, что он не выдержал и воскликнул:

– Не век же мне вековать одному! Что проку от трав и цветов? Куда разумнее жить бок о бок с моими собратьями на проезжей дороге, где жизнь бьет ключом. – Сказав это, он сдвинулся с насиженного места и стремглав покатился вниз, пока не очутился на дороге среди таких же, как он, камней. (…) Камень оказался в дорожной толчее, где его грубо отшвыривали в сторону, топтали, крошили, обдавали потоками грязи, а порою он бывал выпачкан по уши коровьим пометом. Куда девалась его былая красота! Теперь он с грустью посматривал вверх, на пригорок, где когда-то мирно лежал среди благоухающих цветов и разнотравья. Ему ничего более не оставалось, как тщетно мечтать о возврате утраченного спокойствия. (…) Так и люди порой бездумно покидают глухие сельские уголки, устремляясь в шумные многолюдные города, где тотчас оказываются во власти суеты, неутолимой жажды и нескончаемых трудностей и треволнений».

Басня написана себе в утешение: Сикстинской капеллы предложено не было, станцев в Ватикане не случилось; даже и росписи палаццо Скифанойя не заказали. Не листы же из кодексов, не анатомические же наброски предъявить вечности. Хотел воображать себя камнем на вершине, высоко над суетой; хотел убедить себя, будто большие города не нужны. «Спаситель Мира», картина, которую недавно стали приписывать Леонардо, вне зависимости от того, насколько достоверно принадлежит его кисти – безусловно передает его самоощущение и его жажду признания. Требовалась власть для воплощения проекта – но власти не было.

Нечто столь же властное сказалось спустя столетия в Казимире Малевиче, написавшем поздний автопортрет в стиле а-ля Ренессанс в позе пантократора. Разумеется, «богоборчество» Малевича (если использовать именно это слово для определения хаотических воззрений авангардиста) и пантеизм Леонардо – убеждения совершенно разных порядков. Леонардо был крупнейший философ своего времени, пошедший дальше тех, кто предложил утопии на словах: он мог утопию построить. Но не построил.

5

Любопытно, было ли в сознании/жизни/убеждениях Леонардо что-либо константное: хоть одно «не проективное» понятие, а безусловно утвердительное. Для некоторых людей это постоянное – семья, дети и дом, для многих – родина.