Четверо Благочестивых. По обе стороны закона

Однако сейчас, с приближением рокового дня, полиция все настойчивее требовала от него переезда на Даунинг-стрит.

Здесь, говорили они, защитить его будет намного проще. Сорок четвертый дом был им хорошо знаком, подъезды к нему легко охранять, и, что самое главное, если бы он туда перебрался, отпала бы надобность в переезде от Портленд-плейс до Министерства иностранных дел, наиболее опасной части ежедневных передвижений министра.

Но убедить сэра Филиппа пойти даже на этот шаг оказалось очень непросто. Лишь после того как ему сказали, что, если он согласится, наблюдение за ним станет для него незаметнее, он уступил.

— Вам не нравится, что всюду за порогом мои люди, — прямо сказал ему суперинтендант Фалмут. — Вы жаловались, застав недавно в ванной одного из моих парней. Вы не хотите, чтобы с вами ездил офицер в штатском… Так вот, сэр Филипп, я вам обещаю, что на Даунинг-стрит ничего этого не будет. — И это стало решающим аргументом.

Перед самым отъездом на новое место, он сидел над письмом своему управляющему, пока детектив дожидался его за дверью.

Стоящий рядом телефон зажужжал (сэр Филипп ненавидел резкие звонки), и несколько взволнованный голос его личного секретаря поинтересовался, как скоро его ждать.

— На Даунинг-стрит дежурят шестьдесят человек, — энергично доложил молодой и рьяный секретарь. — Сегодня и завтра мы…

Сэр Филипп слушал подробный отчет о приготовлениях к его приезду с все нарастающим раздражением.

— Странно еще, что вы не додумались запереть меня в сейф, — рявкнул он и в сердцах бросил трубку.

В дверь постучали, и в комнату просунулась голова Фалмута.

— Не хочу вас торопить сэр, — сказал он, — но…

В общем, вышло так, что министр иностранных дел отправился на Даунинг-стрит в прескверном расположении духа.

Он не привык к тому, чтобы его подгоняли, чтобы о нем заботились или указывали, что делать. Раздражение его усугубилось, когда он увидел ставших уже привычными велосипедистов, едущих рядом с его каретой, стоящих на каждом шагу полицейских в штатском, старательно изображающих обычных прохожих, якобы бесцельно слоняющихся по улице. А когда он приехал на Даунинг-стрит и понял, что проезд туда закрыт для всех, кроме него, да еще увидел огромную толпу туристов, собравшихся поприветствовать его появление, сэр Филипп почувствовал то, чего не чувствовал еще никогда в жизни, — унижение.

Секретарь дожидался в его рабочем кабинете с черновиком речи, с которой ему предстояло выступить завтра по поводу второго чтения законопроекта.

— Мы не сомневаемся, что придется столкнуться с сильной оппозицией, — доложил секретарь, — но Мейнленд обязал всех своих депутатов присутствовать на заседании, так что мы ожидаем перевес самое меньшее в тридцать шесть голосов.

Рамон просмотрел текст и почувствовал облегчение.

Эти записи вернули ему старое ощущение безопасности и уверенности. В конце концов, он ведь великий государственный министр. Все эти угрозы — сущая ерунда. И только полицию надо винить в том, что поднялась вся эта шумиха… Полицию и, разумеется, прессу… Да-да, правильно, именно прессу… Мало им «сенсаций» — раздули из мухи слона!

Когда он повернулся к секретарю, на лице его играла почти жизнерадостная улыбка.

— Ну хорошо, а что слышно о моих неизвестных друзьях?.. Как там эти мерзавцы называют себя… «Четверо благочестивых», кажется?

Министр говорил не искренне, он прекрасно помнил их название, оно преследовало его и днем и ночью.

Секретарь несколько смутился, до сих пор он никогда не разговаривал с шефом о «Благочестивых», это считалось чем-то вроде запретной темы.

— Они… Собственно, ничего нового… Ничего такого, о чем бы вы еще не читали, — запинаясь, произнес он. — Мы выяснили, кто такой этот Тери, но трех его подельников пока найти не можем.

Министр надул губы.

— Я должен отречься до завтра, такой срок они мне дали, — сказал он.

— Вы получили новое послание?

— Да, но ничего особенного, — беспечно произнес сэр Филипп.

— А в противном случае?

Сэр Филипп нахмурился.

— Они сдержат обещание, — коротко произнес он, поскольку от этого «в противном случае» у него почему-то похолодело на сердце.

В комнате на верхнем этаже мастерской на Карнаби-стрит подавленный, едва живой от страха Тери молча сидел перед тремя мужчинами.

— Я хочу, чтобы вы поняли, — произнес Манфред, — мы не хотим причинять вам зла за то, что вы совершили. Я думаю, и сеньор Пуаккар думает, что сеньор Гонзалес поступил совершенно правильно, сохранив вам жизнь и вернув сюда.

Тери не выдержал полунасмешливого взгляда говорившего и опустил глаза.

— Завтра вечером вы сделаете то, что обещали… если необходимость в этом не отпадет. После этого вы поедете… — он замолчал.

— Куда? — неожиданно взорвался Тери. — Куда, во имя всех святых? Я назвал им свое имя, они знают, кто я… Они сообщат в полицию… Куда мне податься?

Он вскочил, сверкая глазами, обвел взглядом троих мужчин. Кулаки его были сжаты, все тело тряслось от неудержимого гнева.