Четверо Благочестивых. По обе стороны закона

— И лиц их ты не видел?

Вор уверенно покрутил головой.

— Провалиться мне на этом месте, мистер Фалмут, не видел! — убежденно воскликнул он.

Детектив вздохнул и встал.

— Боюсь, ты мне мало чем поможешь, Билли, — с сожалением произнес он. — Ты не заметил, были у них усы, бороды?

Билли мрачно покачал головой.

— Я бы мог вам наговорить с три короба, — откровенно сказал он, — мне придумать что-нибудь — раз плюнуть, но я с вами честно играю.

Детектив понял, что человек говорит искренне и кивнул.

— Ты сделал все что мог, Билли, — сказал он и добавил: — Знаешь, что я собираюсь сделать? Ты — единственный человек в мире, кто видел кого-то из «Четверых благочестивых»… и остался после этого в живых. Хоть ты и не запомнил его лица, возможно, встретив этого человека на улице, ты сумел бы его опознать… Может быть, походка у него какая-то особенная, может, привычка как-то руки по-особенному складывать, чего ты сейчас не можешь вспомнить, но, увидев снова, узнал бы. В общем, я беру на себя ответственность и освобождаю тебя из-под стражи до послезавтра. Я хочу, чтобы ты нашел того человека, которого обокрал. Вот тебе соверен, ступай домой и поспи немного. Завтра встанешь как можно раньше и сразу отправляйся в западную часть. — Сыщик подошел к письменному столу и написал на визитной карточке пару строчек. — Возьми это. Если увидишь этого господина или того, кто был с ним, иди за ним. Покажешь первому встречному полицейскому эту карточку, укажешь ему нужного человека — и домой вернешься на тысячу футов богаче, чем выходил. — Билли взял карточку. — Если захочешь встретиться со мной, здесь ты в любое время найдешь кого-нибудь, кто скажет, где меня найти. Ступай.

Билли вышел на улицу. Голова его шла кругом, в кармашке жилета лежала заветная карточка.

Утро рокового дня, которому суждено было стать свидетелем великих событий, разлилось по Лондону солнечной, ясной свежестью. Манфред вопреки обыкновению провел ночь в мастерской и теперь наблюдал за рассветом с плоской крыши здания на Карнаби-стрит. Когда рассвет озарил его мужественное лицо ярким безжалостным сиянием, оказалось, что оно осунулось, щеки впали, а складки прорезались сильнее. Утренний свет как будто добавил седых волосков в его ухоженную бороду. Выглядел Манфред уставшим и подавленным. Это было настолько непривычно, что Гонзалес, который через люк поднялся на крышу перед самым восходом, встревожился настолько, насколько позволяла его флегматичная натура. Он прикоснулся к плечу друга, и Манфред вздрогнул.

— Что-то случилось? — мягко спросил Леон.

Улыбка и покачивание головы Манфреда его не успокоили.

— Вы думаете о Пуаккаре и воре?

— Да, — кивнул Манфред и спросил: — Скажите, Леон, какое-нибудь из наших предыдущих дел вызывало у вас такие же чувства, как это?

Говорили они очень тихо, почти шепотом. Гонзалес устремил вдаль задумчивый взгляд.

— Да, — признался он. — Однажды… Та женщина в Варшаве. Помните, как просто все казалось сначала, и как потом обстоятельства стали накладываться на обстоятельства, пока… Пока я не начал чувствовать то, что чувствую сейчас. Что наше дело может провалиться.

— Нет, нет, нет! — убежденно воскликнул Манфред. — Мы не должны говорить о провале, Леон. И даже думать!

Он отполз к люку и спустился в коридор. Гонзалес последовал за ним.

— Тери? — спросил он.

— Спит.

Они подошли к студии, и Манфред уже взялся за дверную ручку, когда внизу на лестнице послышались шаги.

— Кто там? — крикнул Манфред и, услышав условный свист, бросился вниз.

— Пуаккар! — взволнованно вскричал он.

Да, это был Пуаккар, небритый, грязный и уставший.

— Ну? — Восклицание Манфреда своей туповатой прямотой могло даже сойти за грубость.

— Поднимемся наверх, — коротко ответил Пуаккар.

Трое мужчин пошли наверх по пыльной лестнице, и ни одно слово не слетело с их уст, пока они не вошли в маленькую гостиную.

Первым заговорил Пуаккар: