Четвертый Кеннеди

Был и еще один критический момент: на этот раз американский народ должен был избрать Конгресс, который бы поддерживал начинания президента Соединенных Штатов, а не противодействвал им. Он хотел, чтобы вновь избранный Конгресс просто выполнял его указания.

Кеннеди понимал: чтобы добиться всего этого, он должен почувствовать, уловить настроения американцев. Нации, пребывающей в состоянии шока.

По предложению Оддблада Грея они вместе поехали в Нью-Йорк. Во главе траурной процессии прошли по Пятой авеню к гигантскому кратеру, который образовался на месте взрыва атомной бомбы. Они сделали это с тем, чтобы показать нации, что опасности радиоактивного заражения нет, как нет и второй, спрятанной бомбы. Кеннеди произнес речь над братской могилой и пообещал разбить на месте трагедии парк-мемориал, чтобы последующие поколения помнили о случившемся. Часть своей речи он посвятил опасности неограниченной свободы индивидуума в век высоких технологий. Он не делал упора на этих словах, но пресса не оставила их без внимания.

Оддблада Грея корежило от оглушающей овации толпы. Неужели величайшая трагедия Америки могла сослужить добрую службу одному человеку?

В маленьких городах, в сельской местности после того, как прошел первый шок, настроения резко изменились. Нью-Йорк получил то, что заслуживал. Там жалели, что бомба не взорвала весь Манхэттен с его богачами-гедонистами, хитрыми семитами, чернокожими преступниками. Есть, есть бог на небесах. И для наказания он избрал правильное место. Но страну охватывал страх: судьбы людей, их жизни, мир, в котором они жили, их процветание оказывались в полной зависимости от людей, не способных адекватно оценивать реальность. Кеннеди чувствовал и это.

Каждую пятницу он выступал по телевидению. В речах он излагал тезисы своей программы, по существу, уже вел избирательную кампанию, но теперь у него не возникало проблем с получением эфира.

Он использовал ключевые слова и фразы, которые доходили до самого сердца.

— Мы объявим войну каждодневным трагедиям человеческого существования, — говорил он. — Нам не с руки воевать с другими странами.

Он повторил знаменитый вопрос, который задавал в своей первой кампании: «Разве после завершения каждой великой войны, по ходу которой триллионы долларов тратились на смерть и разрушения, в мире воцарялось процветание? А что бы было, если б эти триллионы тратили на благо человечества?»

Он говорил, что за те деньги, которые уходят на строительство одной атомной подводной лодки, государство могло бы построить тысячу домов для бедняков. А эскадрилья бомбардировщиков, созданных по технологии «Стелз», по стоимости равнялась миллиону домов. «Так давайте притворимся, что потеряли их в ходе маневров, — шутил Кеннеди. — Черт, да такое уже случалось, причем при этом гибли люди». А когда критики указывали, что подобные решения ведут к подрыву обороноспособности Соединенных Штатов, он говорил, что статистические отчеты министерства обороны засекречены и никто не узнает об уменьшении расходов на оборону.

Кеннеди объявил, что в случае переизбрания он усилит борьбу с преступностью. И вновь будет стремиться к тому, чтобы каждый американец получил возможность купить новый дом, оплатить расходы на лечение и получить хорошее образование. Он особо упирал на то, что никакой это не социализм. А стоимость этих программ можно оплатить, сняв малую толику лишнего жирка с богатых корпораций Америки. Он заявлял, что не проповедует социализм, просто хочет защитить народ Америки от вседозволенности богачей. Этот тезис он повторял снова и снова.

Чтобы Конгресс и члены Сократовского клуба знали: президент Соединенных Штатов объявил им войну.

* * *

Сократовский клуб решил провести в Калифорнии очередной семинар, чтобы выработать стратегию борьбы, которая могла бы привести к поражению Кеннеди на ноябрьских выборах. Лоренс Салентайн очень тревожился о будущем. Он знал, что генеральный прокурор проводит серьезное расследование, касающееся деятельности Берта Одика и финансовых операций Мартина Матфорда. Гринуэлл вел свои дела безукоризненно, так что о нем Салентайн не волновался. А вот уязвимость собственной медиаимперии не составляла для него тайны. Многие и многие годы медиамагнатам сходило с рук практически все, вот они и потеряли бдительность. За газеты, журналы, книги ни Салентайн, ни кто-либо из его коллег могли не беспокоиться. Никто не мог причинить вреда печатным изданиям, на их защите стояла Конституция. И этот мерзавец Кли мог разве что увеличить почтовые сборы.