Греки приходили к Нико на вкусные пироги, холодное пиво и разговоры. Это был местный трактир, в котором последний заказ делают на заре. Вдалеке от дорог и любопытствующих туристов. Югославы приходили, гонимые думами о доме, охваченные славянской тоской, ностальгией, которую не могли подавить ни теплая греческая зима, ни спокойная, без терзаний, жизнь, ни надежный заработок, а также изобилие товаров в магазинах и на рынках, нормальный ритм жизни и все прочие радости. Драхмы водились всегда, по меньшей мере, их было столько, что хватало на две кружки пива и разговор, завязавшийся ненароком, прерывающийся заказами и скабрезными комплиментами в адрес прекрасной землячки.
Для них Невена, несмотря на бурные протесты греков, ставила перед закрытием Балашевича. Старые песни. Любовные.
– Нена, поставь «Лунный свет»! – орали греки.
Она же только улыбалась и исчезала во внутренних комнатах ресторана, где сидел Никос, ветеран питтсбурских сталелитейных заводов пятидесяти семи лет, заливавший расплавленный металл в опоки, скучая по берегам Эллады. Двадцать лет он топтал грязный серый снег на улицах Питтсбурга, пил отвратительное теплое пиво, складывал доллар к доллару и мечтал о купающихся в солнце крышах Патры. Вернувшись и открыв ресторан, он начал пить.
– Воспоминания – светлые денежки на черный день, – сказала ему однажды Невена. Тогда она впервые пришла работать в «Калимакосе». Был дождливый день. И больше никого в Патре не было. Никого на всем белом свете.
Теперь она жила, измученная воспоминаниями.
Из тьмы являлся Балашевич.
После полуночи она собирала бутылки и стаканы, пепельницы, скатерти, забытые зажигалки, мелочь, ключи. Пересчитывала выручку. Дважды. Подсовывала драхмы под ладонь хозяина Никоса, дремлющего за одним из столов. Закрывала трактир и уходила. Мопед марки «сузуки» словно меч пронзал розовый туман пелопонесской ночи. Изредка, по выходным, она ходила на дискотеку, по будням гоняла по узким улочкам Патры, по дорогам карнавала, пока день не разгонял окончательно ночные привидения. Только тогда она добиралась до маленькой квартирки в старой части города, недалеко от амфитеатра и крепости. Входила, внося с собой охапки солнечного света. Раздевалась догола и безгрешно ныряла в постель, в сон.
Все в тот же сон.
Лежит на песке, на берегу моря. Это остров, всплывший со дна, и теперь блуждает по морю, гонимый светлыми ветрами. Она одна. Нет никого, только шум волн и голос, тихо, монотонно повторяющий:
Идеальное убежище.
А почему именно Патра, Ахея, Пелопоннес?
Нет ответа.
Море. Бескрайнее море. Только далекое море, зовущее запахом и гулом волн, пробуждает ее около полудня, в самое время, чтобы собраться и пойти в церковь, чтобы поставить свечки. Всегда две – одну за живых, другую за покойных.
Пока принимает душ, одевается, красится, поет:
Смерть
«10 мая 1915 года Йоца Савич, режиссер мюнхенского Дворцового театра, похоронен с почестями, соответствующими его званию заслуженного гражданина Мюнхена».
Так сообщили немецкие газеты, добавив, что могила покойного господина Савича находится на Новом северном кладбище Мюнхена.
Весть
Светозар Марьянович, высокопоставленный деятель правящей партии и кавалер многочисленных наград, исчез в волнах Тисы в Бачкой, неподалеку от поселка Ада. Несчастье случилось во время рыбной ловли. Предполагается, что оно было вызвано неблагоприятными погодными условиями, сильным дождем и ветром, внезапный сильный порыв которого перевернул лодку Марьяновича. Усилия спасателей, которые, заметив случившееся, немедленно бросились на помощь, результата не дали.
Как стало известно, в тот же день исчезла и его супруга Мария.
Два жителя дома, в котором находилась квартира Марьяновичей, видели, как Мария уехала на автомобиле, предварительно погрузив в него несколько чемоданов.
Интенсивные поиски супругов продолжаются.
Ведется следствие.