Четыре безумия. Клиент Шекспира

– Возможно, но ведь мы одна семья. Сербы, словенцы, хорваты, но и болгары, румыны и греки, а также македонцы, в будущей Балканской конфедерации, о которой сейчас говорят, не должны стать яблоком раздора между сербами и болгарами.

– Мне все это не кажется настолько простым, но, видите ли, я уже стар, возможно, консервативен, к тому же всю свою жизнь провел в Австрии и Германии. Далеко от Балкан, Сербии, от Белграда. Я жил в славе и в скуке, был подвержен залпам прославления и тишиной презрения. Мне дарили золото, цветы, осыпали синекурами словно конфетти во время карнавала, в нетерпении ожидая первой возможности поставить мне подножку, поймать и столкнуть в грязь ничтожества. Таков здешний мир. Берегитесь, мадемуазель…

Они остановились перед пансионом, в котором поселился Савич с женой. Простой деревянный дом, выкрашенный черной краской, с окнами, заставленными цветами и отражающими солнечный свет.

– Я годами старательно заглядывал за забор, смотрел на Балканы, Новый Бечей, в котором родился и в котором впервые ощутил исторический восторг и вдохновение, в Новом Саде и Белграде, где меня встретили как государственного деятеля. Видите ли, мадемуазель Магазинович, я себя воспринимаю как моряка, который глядит на берег, на то село, в котором он родился. Мне давно снится сон о моей стране. Мне давно снится моя родина, моя страна. Я все бы отдал, чтобы только эта мечта осуществилась, но не могу ничего для этого сделать, ничего, чтобы эта мечта воплотилась. Чужой дом, холодная постель.

– Вы, господин Савич, как и многие другие сербы в Вене, Мюнхене, Берлине и в других городах, могли бы осуществить эту идею.

– Я об этом, моя милая госпожа, ничего не знаю, я – художник, schauspieler, но я хотел бы, чтобы вы добились успеха в своем деле.

Луиза Шталь-Савич молчала. Когда они ехали к гостинице, пока завтракали в крохотном ресторане при гостинице – кофе с молоком и теплые, мягкие рогалики – и позже, в номере. Тихом и теплом. Завалившись в кресло, укрывшись толстым одеялом, с пустым взглядом, в котором едва ли просматривалась жизнь, устремившаяся к далеким белесым вершинам гор…

– Она больна, – коротко произнес Савич.

Луиза молчала, пока Мага Магазинович декламировала «На Липаре», «Вечер» и «Полночь»…

– Талант у вас, несомненно, есть, и голос подходящий. Но у вас есть одно, не очень хорошее для актрис свойство: вы недостаточно самоуверенны, – заключил Савич, прослушав декламацию. – Вот вы кротко и скромно стоите передо мной, как ученик перед наставником. А эта излишняя скромность мешает искусству актера. Вам, мадемуазель, следует выступать с гораздо большей уверенностью в себе, с верой в то, что вы говорите.

– Есть ли смысл мечтать мне об актерской карьере? – спросила Мага.

– Я бы с удовольствием подготовил вас для работы на моей дорогой родине, скажем, в труппе Цилета Богича, еще одного драматурга. Но, знаете ли, мир шагает вперед, и театр тоже. И мы здесь начинаем отставать. Будущее принадлежит Райнхарду. Вам лучше пройти его школу в Берлине. Это будет лучше всего и для вас, и для родины.

Несколько часов спустя, пока он смотрел, как черный хвост поезда спускается вниз среди елей в направлении Мюнхена, его охватило приятное чувство, какого он не испытал, когда госпожа Анка оповестила его о визите молодой жительницы Белграда.

Благодаря ее присутствию, юношескому жару, молодости, красоте, благодаря ее идеалистической мечте о «Балканской конфедерации и югославянских устремлениях», воплощенных в лозунге «Единство или смерть», из-за прекрасно продекламированных стихов, из-за родины, которая была там, там далеко, как недостижимая звезда, сверкающая платиновая Полярная звезда над Оберсдорфом.

Море

Она поставила на стол, покрытый красно-белой клетчатой скатертью, бокал с водой, в котором плавали кусочки льда.

На террасе было пусто. Только с наступлением сумерек, когда на берег начали накатываться волны оранжевого и пепельного цвета, которые в наступающей ночи несли на своих белых гривах отблески красных и желтых портовых огней и отблески звезд, начали прибывать гости. В основном местные греки и югославы, живущие в Патре – гастарбайтеры, водители автобусов и грузовиков, официанты, мошенники. Все они сходились в ресторане Никоса Цартаса. Когда-то здесь был склад, потом здание долго стояло на окраине города в запустении. Цартас купил его по дешевке, потому что хозяин не хотел сдавать его в аренду.

– Покупай, или вали отсюда – сказал он ему.

Цартас пересчитал деньги и вскоре открыл здесь ресторан «Калимакос» со стойкой в семь метров и девятью столами, пятью на террасе и еще с четырьмя во внутреннем помещении, где хозяин спал, готовил и страдал. Он жил один, неся в душе тяжесть неразделенной любви, одной из виновниц которой была обладательница прекрасных глаз Невена.

– Клятвы в любви не достигают ушей богов, – проповедовал Цартас.

Она молчала, припоминая слова бабушки Анки: «Любовь – игра, похищающая души».

Ветер, касавшийся их губ, благоухал жасмином и чабрецом. На террасе они были одни. Начинался дождь.