Объяснить такое в конечном итоге странное предложение не так-то просто. Например, фон Фалькенхайн указывал на «превосходящую военную мощь Гинденбурга», подчеркивая «очарование, окружающее его имя». По его мнению, такие моральные ценности нельзя было не использовать. А то, что для этих целей фельдмаршалу пришлось бы ограничить круг решаемых им задач, да еще за пределами зоны немецкой ответственности, фон Фалькенхайна не волновало. А ведь большинство немецкого народа желало видеть победителя в битве при Танненберге на руководящем посту и его использование в качестве командира группы войск в Галиции вряд ли одобрило бы. Поэтому не исключено, что такие меры были продиктованы личными соображениями и являлись сознательной попыткой принижения его значимости.
Хорошо, что этот план так и остался на бумаге и был заменен на предложение назначить фельдмаршала фон Гинденбурга главнокомандующим всего Восточного фронта. При этом предполагалось, что германское Верховное командование останется для него вышестоящей инстанцией, которая, в свою очередь, не станет отдавать каких-либо решающих указаний без согласования с австро-венгерским Главным командованием.
Это предложение было обсуждено на состоявшемся 26 июля совещании двух начальников Генеральных штабов. Фон Гетцендорф отверг его из-за несогласия с кандидатурой. К тому же, по его мнению, прежний способ управления через два армейских командования себя полностью оправдал. При всем уважении к фон Гинденбургу, его назначение, по его мнению, было бы расценено в австро-венгерской армии как установление германского верховенства и вместо ожидаемого энтузиазма вызвало бы дискомфорт и недовольство. Как подчеркнул фон Гетцендорф, против этого выступили бы прежде всего славянские народы, которые со все возрастающей пагубной силой начали бы утверждать, что ведущаяся война является войной между славянством и немцами. Лично он ничего против фон Гинденбурга не имеет, но как начальник австро-венгерского Генерального штаба обязан решительно отстаивать престиж монархии, армии и Главного командования.
Подобная позиция лишний раз показывает, какие страсти разгорелись тогда вокруг вопроса о назначении общего для всех главнокомандующего. Вместо того чтобы вести ясные и открытые переговоры по столь важной проблеме, делалась попытка найти обходные пути ее решения. Ведь назначение фон Гинденбурга общим главнокомандующим неизбежно привело бы к фактической ликвидации австровенгерского Главного командования в Цешине, поскольку при едином Верховном командовании в прежнем своем качестве оно стало бы ненужным. Для Восточного фронта штаб в Цешине превратился бы в совещательный орган, а принятие всех решений было бы возложено на фон Гинденбурга. При понимании этого не составит труда догадаться, почему фон Гетцендорф побудил своего императора отклонить данное предложение.
Зато непонятными и в высшей степени удивительными являлись высказываемые австрийцами возражения. Они усматривали в возможной немецкой «гегемонии на Восточном фронте» опасность того, что Германская империя станет использовать захваченные русские территории в качестве ценного объекта торгов в ходе мирных переговоров даже в том случае, если австро-венгерские земли из-за плохо организованной обороны попадут в руки России.
Подобные подозрения ни на чем не основывались. Напротив, немецкие войска неоднократно очищали Галицию от противника и защищали Венгрию. Поэтому и в будущем было совершенно немыслимо ожидать от них иную позицию.
Еще более странным являлось утверждение о том, что Германия, как и в случае с Италией, не объявит войну Румынии, если последняя нанесет удар по монархии. Тогда Австро-Венгрия якобы останется без поддержки и не сможет свободно распоряжаться даже своими собственными войсками. Дело доходило даже до предположений о том, что в случае неблагоприятного исхода войны Германия начнет использовать свою «гегемонию» для покупки более выгодных условий, а также позволит без ущерба для себя действовать против Австро-Венгрии не только Италии и Румынии, но и России.
Насколько же могут заблуждаться даже умные люди!
А ведь фон Гетцендорф знал, почему Германия не объявила войну Италии. В отношении же Румынии Германия никогда не хотела оставаться простым наблюдателем. И тем более совершенно надуманным являлось предположение о том, что при определенных обстоятельствах Дунайская монархия падет. Гораздо правильнее было бы утверждать обратное.
Подобное предположение создавало весьма неприятное впечатление еще и потому, что оно было связано с попытками во что бы то ни стало похоронить предложение, угрожавшее существованию Главного командования. А вот император Франц Иосиф мыслил тогда гораздо шире и свободнее, чем его начальник Генерального штаба, наказав ему ставить благополучие общего дела превыше всякого престижа.