Чингиз Айтматов

В «Джамиле», как заметил в своё время Мухтар Ауэзов, первым высоко оценивший повесть, «событий немного, и с героями тоже происходят внешне как будто не очень большие перемены». Но перемены всё-таки происходят и на поверку получается, что Айтматов написал историю, которая не укладывалась в обычные, традиционные рамки такого рода сюжетов, каких немало было и в киргизской, и в любой иной национальной литературе. Конечно, время идёт, обычаи и нравы меняются, в том числе и патриархальные нравы кочевников, однако в любом случае изображение любви младшего брата к жене брата старшего — явный вызов местной читающей публике. И всё же талант оказался выше устоявшихся представлений — психологическая глубина прозы и её отточенный стиль снискали повести поистине всенародное признание.

Конечно, «Джамиля» — это вдохновенный гимн любви. Но, думается, в ещё большей степени — рассказ о рождении художника, о рождении искусства. А ещё — о святости, о грехопадении, и не напрасно Георгий Гачев усмотрел в повести некую аналогию библейского сказания об Адаме и Еве, пусть даже в айтматовском тексте нет и намёка на сексуальную близость Сейита с Джамилей.

Для молодого Сейита жизнерадостная Джамиля предстаёт идеалом, и в то же время она — загадка, непрочитанная книга, в которой рассыпано множество намёков на то, о чём подросток может только догадываться. В неосознанной тяге юного Сейита к жене брата нет ничего инцестуального, но есть то, что можно было бы назвать «синдромом Леонардо» — автора бессмертной «Моны Лизы».

Улыбки Моны Лизы пока не разгадал никто, и никто не скажет, чего в ней больше — любви, скрытой греховности, святости, духовной чистоты... То же самое можно, наверное, сказать о Джамиле. Но мы видим, что история любви Данияра и Джамили, разворачивающаяся на глазах у юноши, порождает другую драму Сейита. И он в конце концов ощущает жгучую потребность в самореализации, хочет рассказать о высоком, идеальном. Мир в его глазах — прежде такой скучный, обыденный и упорядоченный — обретает смысл и содержательность, одухотворяется любовью. Любовь по Айтматову — это и есть смысл жизни, это и есть полнота человечности; без неё жизнь пуста и бессмысленна, без любви нет ни духовного творчества, ни поэзии, ни музыки.

«Любовь — богиня будущего. Без любви не может быть будущего у человека. Любовь — основа жизни. Не будет любви — не будет связанных с нею страстей. И жизнь человека станет опустошённой. И потом, не будет любви — не будет детей, фактора, связующего нас с будущим. Всё, что дано природой, звёздами, Космосом, — любовь в себя включает. Любовь — это симфония, точнее, мировая симфония»[13].

Первоначально повесть называлась «Обон», то есть «Мелодия». А музыка в «Джамиле» — это камертон, главный смыслообразующий элемент. Вообще повесть Айтматова — это, перефразируя Ницше, рождение любви из духа музыки. А перефразируя другого немца — Фридриха Шиллера, Айтматов мог бы сказать, что именно музыка или некое музыкальное настроение предшествует у него собственно литературному творчеству. Он вполне мог бы подписаться под такими словами Ницше: «Ощущение у меня вначале является без определённого и ясного предмета; таковой образуется лишь впоследствии. Некоторый музыкальный настрой души предваряет всё, и лишь за ним следует у меня поэтическая идея»[14]

.

И Джамиля, и Сейит влюбляются в угрюмого, нелюдимого Данияра за то, что он так прекрасно поёт, поёт о земле, о родине, о красоте мира. Но сама песня Данияра — это голос внутреннего мира героя, сигнал вовне, и этот сигнал с готовностью воспринимается и Джамилёй, и Сейитом. Вместе с тем Айтматов организовал структуру повести так, что читатель почти ничего не знает, что думает о Джамиле Данияр, а она — о Данияре. Мы смотрим на происходящее глазами Сейита, которому отведена (если использовать понятия древнегреческой трагедии) роль своеобразного хора. В этой связи вспоминается тонкое наблюдение того же Ницше, полагавшего, что даже не сам хор, но именно музыка, «равная по своей силе самому Гераклу», служила основным средством выражения авторской точки зрения на происходящее в античной трагедии.

«Джамиля» была написана, что называется, на одном дыхании. Но потом автор, по собственному признанию, переписывал её как минимум семь раз, что не оградило повесть от недоброжелательной критики. И дело тут не просто в менталитете и традициях киргизов. Автор бросил вызов иным традициям — нормативной эстетике, привычным представлениям о «положительном» герое советской литературы. Более того, тень была брошена на принципы коммунистической морали и «социалистической нравственности». Ведь автор совершенно не осуждает поведение Джамили, чей законный муж не на курорте прохлаждается, а воюет на фронте. Однако жизнь людей оказывается сложнее любой догмы, любых прописных истин. Любовь выше их, и в этом заключается её красота, но в этом же, как утверждает писатель, кроется и её трагизм.