Чингиз Айтматов

Где-то в июне Чингиз Торекулович в очередной раз приехал из Бельгии и в одной беседе я вновь заговорил о религиозной, как формулируют учёные люди, конвертации. Об увеличении числа киргизов, переходящих в христианство. Это, в случае определённой массовости, крайне осложнило бы наше и без того нелёгкое бытие. «Боже, только этого нам не хватало», восклицал я, и Чингиз Торекулович согласно кивал.

«Напишите об этом, Чингиз Торекулович», — говорю я ему, зная, что это его тема, его писательская стихия. Он глубоко задумался. «Интересно, что же всё-таки получилось с той девушкой, которая сбежала из дома, помнишь?» — сказал он. Стало ясно, что писателя задела человеческая сторона, психологическая драма. «А может, я позвоню знакомым, попробую узнать?» — предложил я. Чингиз Торекулович промолчал, и на этом мы расстались.

Но мысленно я стал часто возвращаться к этому разговору, прекрасно сознавая, какими испытаниями для моего народа могут обернуться подобного рода ситуации. Что же делать? Запрещать на уровне конституции все остальные религии, кроме ислама и православия, как предлагали некоторые эксперты? Это было невозможно хотя бы потому, что противоречило одному из фундаментальных положений Всеобщей декларации прав человека, международному праву и нашей собственной конституции, провозгласившей свободу вероисповедания в Киргизстане. Да и запреты, как показывает жизнь, только усугубляют конфликты, пробуждают интерес к «запретному плоду». Не говоря уж о том, что религиозное чувство — одно из самых крепких и сокровенных, его не подавить одними только увещеваниями и декретами. Одно для меня было ясно — эту тему может затронуть, обозначить её глубину и всю сложность только Чингиз Айтматов. И мне казалось, что он об этом напишет.

После того разговора с ним я даже начал себе представлять, как именно у него это получится, как повернёт он тему. А может, появится некое продолжение таких романов, как «И дольше века длится день» или «Плаха»? И опять поражался Айтматову, который в своём первом романе описал сходную ситуацию, когда человека тоже не могут предать земле, хотя и по иным соображениям. Похоронная процессия тянется, люди с грустью думают о бренности жизни и сиюминутности бытия, но из-за придуманных другими людьми причин (в данном случае — из-за близости запретной зоны советского космодрома) не могут упокоить умершего.

Потом я вроде как отвлёкся от своих фантазий, но их оживил сам Чингиз Торекулович, предложив мне летом 2003 года съездить вместе с ним в село Рот-Фронт.

А я, в свою очередь, с его согласия попросил присоединиться к нам молодого бизнесмена Осмонбека Артыкбаева, буквально боготворившего Чингиза Торекуловича. На джипе Осмонбека мы и отправились в Иссык-Атинский район, где находится село Рот-Фронт.

...Наш философский диспут начался уже в самом начале пути. Я ему сказал: «Чингиз Торекулович, знаете, какое из ваших произведений я больше всего люблю?» — «Какое?» — «Небольшой рассказ “Плач перелётных птиц” о древних киргизах, когда отправившиеся в военный поход джигиты не возвращаются, никаких вестей от них нет, дети и жены плачут, уповают только на Бога, и томительное ожидание приговора судьбы вызывает у любителей высокой мысли поразительные философские раздумья о смысле жизни и человеческого бытия...» Мой собеседник выдержал долгую паузу и произнёс задумчиво: «Да-а, что поделаешь, таковы мы, люди, такова жизнь...» Я, пользуясь своими читательскими привилегиями, не унимался: «Может быть, всё-таки завершите, допишете его? Или, например, “Бахиану” или “Богоматерь в снегах”»?

И сразу же почувствовал, что не лежит у него душа говорить на эту тему. «Ну, тогда напишите хотя бы рассказ про эту девушку из Рот-Фронта. Какая актуальная тема, какая фактура тут!..» Он обернулся ко мне: «Если вот позволят небеса...» — и показывал на край неба, видное из окон машины. И опять задумался.

Дальше разговор зашёл о современной литературе, в частности о прозе Пауло Коэльо, которая ему явно не нравилась. «А вот мне, — возразил я, — близок его мистицизм, отход от привычных троп реализма. Знаете, мне порой кажется, что люди немного устали от реализма, от быта, от сленга, хочется каких-то волшебных превращений, даже некоторого ухода от действительности. Хоть на страницах книг забыться хочется». И в подтверждение сослался на финал «Белого парохода». Чингиз Торекулович лишь покачал головой, то ли в знак согласия, то ли в такт собственным мыслям.