Что может быть лучше плохой погоды. Тайфуны с ласковыми именами

– Если иметь в виду его поведение в отношении женщин, то вы не далеки от истины. Хотя и здесь он очень осторожен.

– Я имею в виду проценты.

– И в этом вы не ошибаетесь. Но он интересуется только крупными сделками, на миллионы долларов.

– При вас таких сделок, наверно, было немало.

– Еще бы. Я пробыла у него три года. А за три года…

– И вы, очевидно, могли бы вспомнить некоторые из них.

– Как не вспомнить, когда я писала действительные договоры, а канцелярия – фиктивные. Были договоры и с

«Филипс», и с «Сименс», и с АЕГ…

Она называет еще несколько фирм.

– И как поступал Эванс?

– Так же, как с вами.

Ответ меня не вполне устраивает, однако я не могу ей об этом сказать.

– Со мной он договаривается о покупке за пятьсот тысяч, и я даю официальную расписку, что получил пятьсот тысяч, а на самом деле он дает мне только четыреста девяносто, – говорю я наугад.

Она кивает.

– Вот, вот.

– А чтобы я мог оправдаться перед казной, мы подписываем отдельный договор с указанием реальной суммы.

– Обычное дело. Только вы – исключение.

– В каком смысле?

– Во-первых, Эванс никогда не берет менее пяти процентов, и, во-вторых, он редко занимается мелкими сделками. Мелочь, как правило, идет ван Вермескеркену.

Женщина отказывается от предлагаемой сигареты и одним глотком допивает свой кофе. Похоже, она действительно торопится.

– И все-таки я не понимаю, зачем вам понадобилась я?

– Как зачем? Чтобы его изобличить.

Она смотрит на меня со снисходительным сочувствием.

– Мой вам совет: не пытайтесь. Навредите себе. Эванс человек очень сильный.

– Но ведь это же незаконные барыши, притом на миллионные суммы.

– Да, но вы же знаете, что этим занимаются многие. И

потом, вы не сможете представить никаких доказательств.

– Но должны же эти документы храниться в каком-нибудь архиве.

– Верно. Только вы никогда не получите туда доступа, потому что это его, Эванса, частный архив.

Она берет сумочку и собирается встать, но перед этим еще раз смотрит на меня своими кроткими карими глазами и тихо говорит:

– Я серьезно вас предупреждаю: откажитесь от идеи изобличения Эванса. И очень вас прошу: ни в коем случае не впутывайте меня в это дело.

– Можете не беспокоиться. Считайте, что мы с вами никогда не виделись.

Ева смотрит на меня так, словно хочет убедиться, в здравом ли я уме.

– Знаете, в свое время у Эванса работал один тип по имени ван Вели…

– Да, тот, что покончил с собой…

Она кивает.

– Вы, очевидно, уже многое знаете из того, что связано с Эвансом. Мне хочется предупредить вас, чтобы вы были поосторожней, а то как бы и у вас дело не дошло до самоубийства.

Она встает, награждает меня своей бледной улыбкой и уходит…

– Мы еще недостаточно используем возможности африканского рынка, – говорю я, беря предложенную мне сигару. – В связи с этим у меня возникла настоятельная необходимость лично встретиться с Бауэром.

– Ну разумеется, Роллан, разумеется! – рокочет за письменным столом рыжий великан. – В ближайшие же дни наведайтесь в Мюнхен.

«В ближайшие же дни» можно понять и как «завтра же». Меня такое толкование вполне устраивает, поскольку время для выжидания прошло и настала пора действовать.

– Так спешно? – недовольным тоном спрашивает Эдит, узнав, что на следующий день я уезжаю.

– А какой смысл откладывать? Ты со мной все равно не поедешь. Мюнхен не для тебя.

Она не отвечает, так как ответить ей нечего. Несколько месяцев назад, когда я последний раз ездил в Мюнхен, она категорически отказалась меня сопровождать. Это, однако, не мешает ей весь вечер недовольно коситься на меня. Я

склонен объяснить это ее состоянием – у нее порой подскакивает температура, и врач велел ей посидеть дома.

Когда я захожу утром проститься с ней, она уже одета.

– Уж не решила ли ты прогуляться в такую рань?

– Не могу же я без конца киснуть в этой комнате.

– Эдит, без глупостей! Делай то, что велит врач.

Она не говорит ни «да», ни «нет». Настроение у нее все еще неважное.

В Мюнхене вопреки тому, что уже осень, светит ясное солнце. На Карлплац стоит тяжелый запах выхлопных газов, машины ползут сплошной массой, от рева моторов сотрясается воздух – как не оценить прелесть тихих уголков Амстердама с его тенистыми набережными и спящими каналами!

Уверенный в себе и в будущем свободной Европы, Бауэр встречает меня в неизменно хорошем настроении и, чтобы вдохнуть и в меня свою бодрость, вручает мне свою твердую, как дерево, руку.

– Что нового?

– Новое впереди.

Рассказываю ему, что считаю нужным, о последних событиях, потом излагаю свой план.

– Очень интересно, – сухо, по-офицерски отчеканивает

Бауэр. – Но тут есть риск.

– А где его нет? – спрашиваю. – Если избегать риска всеми способами, я, может быть, и дотяну до пенсии, а вы –

не уверен.

– Неужели вас больше заботят общие интересы, чем свои собственные?

– Я не такой лицемер, чтобы доказывать нечто подобное. Однако считаю, что наши интересы во многом совпадают. Я задыхаюсь на этом чиновничьем месте, Бауэр.

Я не отношусь к числу людей, которых заботит только зарплата. Мне хочется нанести удар, получить вознаграждение наличными, с тем чтобы опять приняться за дело на свободных началах.