Что такое литература?

Раз уж мы пока еще свободны, к сторожевым псам компартии мы не примкнем; есть ли у нас талант, нет ли его – сие от нас не зависит, но поскольку мы выбрали для себя ремесло писателя, на каждом из нас лежит ответственность за литературу, и именно от нас зависит, станет ли она опять жертвой отчуждения. Нередко можно слышать утверждение, будто наши книги отражают колебания мелкой буржуазии, которая не решается отдать предпочтение ни пролетариату, ни капитализму. Это неверно, мы свой выбор сделали. Тогда нам говорят, что наш выбор нерезультативный и абстрактный, что такой выбор – всего-навсего интеллектуальная игра, если ему не сопутствует наше вступление в революционную партию: я с этим не спорю, но ведь не наша вина в том, что компартия перестала быть революционной партией. Не стану я отрицать и тот факт, что сегодня во Франции нельзя повлиять на класс трудящихся иначе, как через компартию; но только по невнимательности можно было бы цели этого класса полностью отождествить с целями компартии. Даже если мы как граждане и готовы, при строго определенных обстоятельствах, поддержать ее политику своими избирательными голосами, это не означает, будто в кабалу к ней должно попасть и наше перо. Если правда, что два члена альтернативы – это буржуазия и компартия, тогда выбор невозможен. Ибо мы не вправе писать для одного

только класса угнетателей, как не можем мы и солидаризироваться с партией, требующей от нас работать с больной совестью и к тому же скрывая истину от самих себя. Когда коммунистическая партия, чуть ли не против собственной воли, служит проводником для устремлений целого класса угнетенных, который, грозя своим возможным «поворотом влево», неотвратимо приводит ее к необходимости требовать таких мер, как мир с Вьетнамом или повышение заработной платы (чего политика партии всячески стремилась избежать), то тогда мы вместе с этой партией и против буржуазии; когда некоторые прогрессивно настроенные буржуазные круги признают, что духовность должна одновременно включать в себя и свободное отрицание, и свободное созидание, то тогда мы вместе с этими буржуазными кругами и против компартии; когда окостенелая, оппортунистическая, консервативная, детерминистическая идеология вступает в противоречие с самой сутью литературы, то тогда мы и против компартии, и против буржуазии. И все это с полной определенностью свидетельствует о том, что мы пишем наперекор всему миру, что у нас есть читатели, но нет собственной публики. Мы – буржуа, порвавшие со своим классом, но сохранившие все буржуазные повадки, мы отделены от пролетариата заслоном из коммунистов и лишены свойственных аристократам иллюзий, мы находимся в подвешенном состоянии, наши благие устремления никому, в том числе и нам самим, не приносят пользы, и для нас настали такие времена, что мы не можем найти себе публику. Хуже того, мы пишем наперекор всем. Литераторы XVIII века были в рядах творцов истории, поскольку исторической перспективой той эпохи являлась революция, а писатель может и должен встать на сторону революции, если доказано, что нет иного способа избавиться от угнетения. Но в наши дни писателю ни в коем случае нельзя соглашаться встать на сторону войны, потому что организация общества в условиях войны – это диктатура, потому что результаты войны всегда зависят от случая, а стоит она, при любых обстоятельствах, неизмеримо больше того, что способна принести, и наконец, потому, что при этом литературу отчуждают, используя ее для обработки мозгов. Поскольку исторической перспективой для нас является война, поскольку мы должны выбирать между американским лагерем и лагерем советским, а мы отказываемся содействовать войне как на той, так и на другой стороне, мы выпали из истории, и наш голос – это глас вопиющего в пустыне. У нас не осталось даже иллюзий относительно возможности выиграть наш процесс, прибегнув к апелляции: не будет никакой апелляции, и мы знаем, что после нашей смерти судьба наших произведений будет зависеть не от нашего таланта или приложенных усилий, а от итогов будущего противоборства; в случае победы советского блока нас станут замалчивать до тех пор, пока мы не умрем вторично; в случае победы американцев лучших из нас заспиртуют и поместят на хранение в банки литературной истории, откуда никогда уже больше не достанут.