Что такое литература?

Одиночество творческой личности – двойная подделка: оно скрывает не только его истинное отношение к своей публике в целом, но и возрождение публики, состоящей из знатоков. Поскольку управление людьми и материальными богатствами предоставляют буржуазии, духовное вновь отделяется от мирского, наблюдается повторное возникновение некоего подобия сословия сочинителей-служителей духа. Публика для Стендаля – это Бальзак, для Бодлера – Барбе д’Оревильи, а Бодлер, в свою очередь, это публика для Эдгара По[166]

. Литературные салоны обрели чуть расплывчатый облик коллегий, там вполголоса, с бесконечным уважением «говорят о литературе» и там ведут споры о том, не извлекает ли музыкант из своей музыки большее эстетическое удовольствие, нежели писатель из своих книг; по мере того, как искусство отворачивается от жизни, оно вновь обретает черты святости. Устанавливается даже что-то вроде религиозного братства святых: сквозь века протягивают руку Сервантесу, Рабле, Данте – и приобщаются к их монашескому ордену; духовная элита вместо того, чтобы быть реальной и географически определенной организацией, становится неким институтом, основанным на правах наследования, клубом, все члены которого – мертвецы, за исключением одного, последнего по времени вступления, представительствующего на земле за всех других и олицетворяющего собой всю коллегию

[167]

. Такие новообращенные (у них в прошлом были собственные святые) тоже не лишены будущей загробной жизни. Разрыв между мирским и духовным влечет за собой глубокие перемены в представлениях о славе: во времена Расина она была не столько воздаянием безвестному писателю, сколько естественной для незыблемого общества долгой продолжительностью успеха. В XIX веке слава действует как механизм выравнивания затрат труда и вознаграждения. «Я буду понят в 1880 году», «Я выиграю свой процесс в высшей инстанции» – эти известные заявления доказывают, что писатель не утратил желания оказывать прямое и повсеместное влияние в рамках единой социальной группы. Но поскольку в настоящем это действие невозможно, сулящий воздаяние миф о примирении между писателем и его собственной публикой относят к туманному будущему. Впрочем, все это видится писателям очень смутно: ни один из этих любителей славы не ставил перед собой вопроса о том, в обществе какого рода он мог бы найти награду за свои труды; они лишь ободряют себя мечтами, что их внучатые племянники извлекут пользу из их внутреннего самосовершенствования, ибо они придут позднее и в более старый мир. Не избавленный от противоречий Бодлер нередко врачевал свою израненную гордость размышлениями о посмертном признании, хотя и придерживался мнения, что общество вступило в период упадка, который закончится только вместе с гибелью человеческого рода.