Чудеса Дивнозёрья

Жили соседи небогато, но и не бедно. Обычно, в общем-то, жили. Если бы не эти покрытые паутиной заросли, их дом ничем не отличался бы от десятков других в Дивнозёрье: кружевные салфетки, белый тюль на окнах, хрустальные бокалы в серванте и рассохшиеся скрипучие половицы. Лёхина мама, Марина Андреевна, суетилась так, будто судьба её сына зависела от того, понравится ли Тайке запеканка. Отец, которого в деревне все называли просто Сансанычем, сменил привычную тельняшку на хорошо выглаженную рубашку – спасибо хоть галстук не надел, но и так выходило слишком уж официально.

– А мы и не знали, что у Алёшеньки девушка есть, – улыбнулась Марина Андреевна. – Проходи, Таюша, садись. Сейчас будем кушать.

– Ты, может, и не знала, а я догадывался, – хмыкнул в усы Саныч.

– Это ты сейчас так говоришь, а сам удивился не меньше меня.

– Эй, мать, хочешь сказать, что я вру?!

– Ну вот, началось… – пробормотал Лёха, закатив глаза.

Тайка огляделась:

– Кстати, а сестрёнка твоя где?

– Да я её погулять отправил. Подумал, чего ей здесь крутиться. Не ровён час, под горячую руку попадёт…

Они обменялись всего парой фраз, а Лёхины родители, похоже, уже успели забыть, что к ним пришли гости. Скандал набирал обороты:

– Двадцать пять лет на тебя, ирода, потратила. Если тогда бы убила, уже бы на свободу вышла! – причитала Марина Андреевна.

– Эх, надо было мне на Варьке жениться! – Саныч принялся набивать трубку табаком. – Она хоть и дура была, но не пилила меня почём зря.

– Саша, я же просила не курить в доме!

– Мой дом, хочу – и курю!

Тайка подняла взгляд к пололку и ахнула: разлад-трава на глазах становилась всё сочнее и мясистее, на стеблях отрастали новые листья, которые тут же покрывались серым, будто пепельным, налётом.

– Ты мне всю жизнь испортил, гад! – Марина Андреевна приготовилась заплакать, но муж осадил её:

– Не мели ерунды, глупая баба! И не реви! А то щас как в ухо дам!

– Ты не подумай чего такого, – шёпотом ввернул Лёха. – Они хоть и вечно ругаются, но отец маму никогда не бил.

В этот момент лицо Саныча перекосило злобой, и он замахнулся на жену. Тайка от неожиданности взвизгнула, Лёха ринулся разнимать родителей, а Пушок вдруг заорал:

– Эврика!!!

Тайка повернулась к нему:

– Что это значит?

– Не знаю. Один мужик так в кино кричал, когда ему в голову приходила хорошая идея.

Коловерша немного смутился, но его круглые жёлтые глазищи задорно горели.

– Что за идея? Выкладывай! А то они и правда друг дружку прибьют.

– Срочно хвали их! – Пушок затанцевал у неё на плече, перебирая когтями. – Говори всё что угодно, только чтобы приятное.

– Э-э-э… – Тайка озадаченно потёрла переносицу. – Дядь Саш, какая у вас рубашка красивая! Тёть Марин, у вас так чудесно волосы лежат… А чем вы их укладываете? Лёха, а сыграешь нам на гитаре? Ты ж такой крутой музыкант!

Как ни странно, комплименты сработали. Трое задир замерли и принялись озираться по сторонам, словно пытаясь вспомнить, чем они только что занимались. А несколько листков разлад-травы пожелтело, съежилось и отпало от стебля.

– Не останавливайся! – прошипел Пушок. – Сейчас она вылезет!

– Кто? – Тайка, признаться, ничего не понимала, но хвалить растерянных хозяев дома продолжила. За вкуснющую запеканку, за узорные доски для разделывания (Лёха с детства любил выжигать по дереву), за стулья и стол, которые Сансаныч сделал своими руками… ведь, как говорится, был бы человек, а за что похвалить его – найдётся.

– А вот и она, смотри! Кикимора-раздорка!

Пушок спрыгнул с её плеча на пол. Тайка и ахнуть не успела, а коловерша уже сгрёб когтями нечто живое и верещащее, похожее на поросшую мхом корягу с чёрными глазами-бусинками. Похоже, разлад-трава росла прямо из тщедушного тельца кикиморы – мясистый стебель начинался где-то между лопаток.

– Хвали, ну! Ещё чуть-чуть осталось!

Коловерша прижал раздорку лапой к полу и хищно оскалился. Та в ужасе запищала, и ещё несколько покрытых паутиной побегов засохло и отвалилось.

А дальше Тайке хватило буквально пары фраз: Марину Андреевну она похвалила за чудесные георгины и флоксы, росшие в палисаднике, Сансаныча – за настойку из черноплодной рябины (по осени он собирал её со всех кустов по соседям, а потом делился с каждым заветной баночкой), а Лёху – за то, что тот всегда вступался за слабых.

Кикимора-раздорка, взвизгнув, рассыпалась в труху. Никаких зловредных лоз не осталось и в помине. Дом был чист.

– Бр-р-р, что за ерунда? – шепнул Лёха, мотая головой. – Мне показалось, будто я увидел какие-то… джунгли.

– У вас кикимора завелась. Но всё уже в порядке. – Тайка улыбнулась. – А если они вдруг опять начнут ссориться, просто подойди к ним, обними и скажи маме, что она у тебя самая красивая. А папе – что он сильный и мудрый. Вот увидишь, они будут рады и тоже начнут говорить добрые слова. Тогда в вашей семье больше никакая раздорка не поселится.

– Так просто?

Похоже, Лёха ей не поверил.

– Вообще-то это не так легко, как кажется. Но стоит однажды начать, и потом с каждым днём будет всё проще.

– Лады, я попробую! – тряхнул он головой, а Марина Андреевна, словно очнувшись ото сна, захлопала глазами: