Чудесная жизнь Іосифа Бальзамо, графа Каліостро

— Говорилъ, помню… Врод нашихь постовъ. Что-жъ, это хорошо. Но вотъ что мн смшно. Скажемъ, построить домъ въ этомъ саду, аккуратный, съ кухней и баней и удаляться туда для духовнаго возрожденія по извстнымъ числамъ! Вотъ, что меня смшитъ. Нтъ, пустыня, такъ пустыня въ лсу, въ тундрахъ у Благо моря, съ комарами и грязью. Или въ шум и пьянств, ничего будто не мняя, вдругъ измниться. Можетъ-быть, это еще трудне. А такъ, какъ ты говоришь, мн что-то не очень нравится. Это для нмцевъ годится.

— Для всякаго человка свои нути, свои правила спасенія. Я думаю, ваша свтлость, вашъ путь возрожденія не требуетъ измненія вашихъ вншнихъ привычекъ.

— Привычки-то у меня очень затруднительныя.

— Вамъ помогутъ Небо и ваши друзья.

— Знаешь? На Бога надйся, а самъ не плошай. А друзья? До перваго чина, до первой бабы. Какіе у меня могутъ быть друзья?

— Вы очень мрачно и несправедливо смотрите на людей.

— Поврь, справедливо. Да я вдь знаю, на что твой намекъ. Теб-то я врю. Не врилъ бы — не говорилъ бы.

Графъ поклонился. Потемкинъ, помолчавъ, добавилъ съ запинкои:

— Еще меня одно смущаетъ. Не отводишь ли ты меня отъ церкви? Это ты брось.

— Помилуйте, ваша свтлость, разв я говорилъ когда что-нибудь подобное? Наоборотъ, крпче держитесь за вншнюю церковь, особенно если она вамъ помогаетъ.

— Ты очень свободный человкъ, графъ, свободный и широкій. Ты во всемъ это такъ. Вдь я передъ тобой виноватъ.

— Я не знаю вашей вины передо мною.

— Не знаешь?

— Не вижу никакой вины.

Потемкинъ усмхнулся.

— Ну, будь по-твоему: не виноватъ, такъ не виноватъ. Мн же лучше.

Когда Каліостро ушелъ, хозяинъ долго стоялъ передъ окномъ, смотрлъ на потемнвшій уже прудъ, перекрестился и обернулся.

Въ дверяхъ стояла Лоренца, опершись рукой о косякъ и улыбаясь.

— А, вотъ такъ гостья! Ты не встртилась съ мужемъ?

— Нтъ, а разв онъ былъ здсь?

Не дожидаясь отвта, Лоренца быстро подошла къ Потемкину и обняла его.

— Свтлость не въ дух сегодня? Сердится, разлюбилъ?

— Фу, какъ глупо!

Лоренца взяла со стны гитару и сла подъ образами съ ногами на диванъ.

— Цыганскій таборъ?

Графиня запла вполголоса итальянскую псню. Потемкинъ сначала стоялъ у окна, потомъ подслъ къ Лоренц и, гладя ея ногу, слушалъ.

— Еще спой, пташка! — попросилъ онъ и тихо началъ говорить, межъ тмъ какъ Лоренца пла.

— Ты колдунья, Лоренца, какъ мужъ твой колдунъ. Ты зврекъ, заморская пташка, замороженная. Я люблю тебя за то, что ты хромая, теб этого не понять. Ты не хромая. Ты хроменькая, убогенькая. Тебя нужно цлый день носить на рукахъ. И хорошо, пожалуй, что ты не русская. Ты обезьянка и тмъ нжне мн. Я даже не знаю, есть ли въ теб душа.

Лоренца кончила и слушала причитанья Потемкина. Потомъ спокойио сказала:

— Свтлость не любитъ бдной Лоренцы, онъ ея стыдится. Онъ никогда не возьметъ ее съ собой въ театръ или хоть прокатиться. Онъ боится.

Потемкинъ нахмурился.

— Бабья дурь! Мало я съ тобой сижу. Кого Потемкинъ боится?

— Свтлость сидитъ со мной! Это не то, не то. Что жъ я для него тараканъ, который долженъ сидть за печкой?

Лоренца цловала его своими тонкими губами, закидывая голову и закрывая глаза. Лампада погасла. Потемкинъ твердилъ, наклоняясь самъ всмъ тломъ къ лежавшей:

— Пошла прочь, пошла прочь, обезьяна!

Наконецъ, надолго умолкъ въ поцлу, отвалился и прошепталъ, улыбаясь:

— Славная регенерація!

8

Вь числ паціентовъ Каліостро былъ бсноватый, Василій Желугинъ, котораго родственники посадили на цпь, такъ какъ онъ всхъ билъ смертнымъ боемъ, увряя, что онъ — Богъ Саваоъ. Жилъ онъ гд-то на Васильевскомъ остров. Первый разъ, когда графа ввели къ больному, тотъ зарычалъ на него и бросилъ глиняной чашкой, въ которой давали ему ду. Чашка разбилась о стну, а Каліостро, быстро подойдя къ бсноватому, такь сильно ударилъ его по щек, что тотъ свалилсл на полъ, потомъ, вскочивъ, эабормоталъ:

— Что это такое? Зачмъ онъ дерется? Уберите его сейчасъ же.

Вторая оплеуха опять свалила его съ ногъ.

— Да что же такое? Что онъ все дерется?

Каліостро схватилъ его за волосы и еще разъ повалилъ.

— Да кто есть-то?

— Я? Марсъ.

— Марсъ?

— Да, Марсъ.

— Сь Марсова поля? А я богъ Саваоъ.

Каліостро опять его ударилъ.

— Да ты не дерись, а давай говорить толкомъ.

— Кто это? — спросилъ графъ, указывая больному на его родственниковъ.

— Мои рабы.

— А я кто?

— Дуракъ.

Опять оплеуха. Больной былъ бось, въ одной рубах и подштанникахъ, такь что можно было опасаться, что онъ зашибется, но Каліостро имлъ свой плань.

— Кто я?

— Марсъ съ Марсова поля.

— Подемъ кататься.

— А ты меня бить не будешь?

— Не буду.

— То-то, а то вдь я разсержусь.

У графа были заготовлены дв лодки. Въ одну онъ слъ съ больнымъ, который не хотлъ ни за что одваться и былъ поверхъ блья укутанъ въ бараній тулупъ, въ другой помстились слуги для ожидаемаго графомъ случая. Дохавъ до середины Невы, Каліостро вдругъ схватилъ бсноватаго и хотлъ бросить его въ воду, зная, что неожиданный испугъ и купанье приносятъ пользу при подобныхъ болзняхъ, но Василій Желугинъ оказался очень сильнымъ и достаточно сообразительнымъ. Онъ такъ крпко вцпился въ своего спасителя, что они вмст бухнули въ Неву.