Чудо в пустыне

Над иконою черной пахотыВспоминаю глаза сестры:Они были чернее шахты,Гулкой шахты – рудной дыры.Колоколил солнечный колоколС голубой колокольни вземь.Летний день точно бич прощелкал,И уже их умерло семь.Дни курносые, краснолицые,Дни с подолом тяжелым от глин

Перечли полевые страницы,Подчеркнув колеями шин.И дрожит, брюзжит семиструниемТелеграфный трехногий столб.И дожди с ужимками куньимиЗаползают в зеленый желоб.Паровозные свисты пронырливоНыряют в лесные бугры.О поля! Как странно расширили выГородские глаза сестры.

Анатолий Фиолетов

Иньеса

И когда голубоватые эмалиГордых светловзоров, вспыхнув, заблистали,Я узнал Вас, дальная моя принцесса,Вас узнал я светлокудрая Иньеса…Вы сорвали бархатную полумаску,Сделав детски-недовольную гримаску,Показавши рдяный венчик губ душистыхИ прозрачный рюш из кружев серебристых.Вам понравились в бокалах виолеты,

И под тающие звуки менуэтаВы, вспугнув внезапно пряный сон гостиной,Хохотали пред гравюрою старинной.Там глядел, смешно оскалив зубы, гномик,Из дырявой шляпы сделавши свой домик.А затем, потребовав к столу крюшона,Вы услали слишком ловкого гарсонаИ взглянув сиянно, томно и приветно,Улыбнулись мне едва-едва заметно…И в узорчатом лиловом кабинетеВы забыли о жеманном менуэте.

Нам казалось: миги вечно будут длиться,Обжигать, томить и сладостно кружиться…А на утро Вы расстались горделиво,Улыбаясь грустно, грустно и стыдливо,Поцелуев знойных унося восторги…Но, спустя лишь час, уже лежали в морге,Выпив медленно с ликером кокаинаИз граненого хрустального графина,Не желая быть рабой моей в объятье,Победив надменно чар любви заклятье.

Пьяный вечер