Чума, или ООИ в городе

– Все, что будет вам нужно знать, вы узнаете в свое время.

Ее выталкивают в коридор, оттуда – в соседнюю комнату, и запирают…

…Секретарша входит в кабинет к ответственному лицу в форме, Федору Васильевичу.

– Федор Васильевич, к вам эта Журкина… Ну, звонили по поводу нее. Просили принять.

Федор Васильевич кивает и просит секретаршу:

– Галь, посмотри Журкина, в каком списке…

Галя просматривает бумаги:

– Второй, Федор Васильевич.

– Хорошо, пригласи, – кивнул ответственный, и вошла строгая, бледная, с тенями под блестящими глазами Ида Журкина. Она держится твердо, с достоинством.

– Добрый день. Моя фамилия Журкина. По мужу. Мой отец, – поверьте, я никогда еще в жизни этим не козыряла, – мой отец – Абрам Солюс. Вам знакома эта фамилия?

Брови у ответственного полезли вверх. Он вскочил, улыбнулся:

– Имя вашего отца не только хорошо мне известно, я прекрасно помню его. Помню его похороны. Как же, как же… На Новодевичьем кладбище… Простите, ваше имя-отчество?

– Ида Абрамовна Журкина. Я прошу вашей помощи, – без подобострастия, достойно сказала Ида.

Она делалась всё бледнее и красивее во время этого разговора.

– Всё, что мы можем сделать, всё, что в наших силах, Ида Абрамовна, конечно, – искренне ответил Федор Васильевич.

– Сегодня ночью ваши сотрудники забрали моего мужа, Алексея Ивановича Журкина, – почти торжественно сообщила Ида.

– Мне известно об этом, – мягко как-то вставил Федор Васильевич, но Ида произносит свой монолог и не реагирует на попытки Федора Васильевича ее остановить.

– Я была совершенно ошеломлена. Сначала. Я была уверена, что произошла какая-то ошибка, недоразумение…

– Ида Абрамовна! – перебивает ее Федор Васильевич, но Ида несется дальше.

– Алексея Ивановича увели, а я осталась одна, и я по минуте стала перебирать нашу жизнь – мою и его.

– Ида Абрамовна, – мягко останавливает ее Федор Васильевич, но она отмахивается. – Давайте нашу встречу перенесем на несколько дней. Сегодня я очень занят.

– Нет, это важно! Это очень важно. Я, понимаете, не снимаю с себя ответственности, я это подчеркиваю! Не снимаю! Но вот так, пересмотрев всю нашу жизнь, я поняла, что это не ошибка!

– Ида Абрамовна, – пытается остановить ее Федор Васильевич, но это невозможно.

– Я поняла, что он, прикрываясь профессиональными интересами, по сути дела, игнорировал жизнь партии, стоял особняком и, что самое ужасное, оказался в одном стане с врагами партии. И теперь поняла, как это могло произойти, как это началось.

– Ида Абрамовна! – опять перебил ее Федор Васильевич. – Вы сейчас слишком взволнованы после бессонной ночи. Я хочу вам предложить отдохнуть несколько дней, подумать и потом уж встретиться со мной.

– Нет, Федор Васильевич, это невозможно, я просто не могу этого держать в себе. Все рассказать вам, и немедленно – это мой прямой партийный долг.

– Хорошо, – вздохнул и нажал кнопку.

Входит секретарша.

– Галя, постенаграфируй, пожалуйста, – просит он. Та кивает и садится за маленький столик у двери. Ида Абрамовна взволнованно продолжает:

– Я познакомилась с Алексеем Ивановичем Журкиным в тысяча девятьсот двадцать восьмом году. Он происходил из кулацкой семьи, но тщательно скрывал это от всех, и, конечно, я тоже этого не знала…

…Анечка вылезает из троллейбуса возле Петровских ворот, у Екатерининской больницы. В руках ее – чемоданчик. Она озирается по сторонам, соображая, как ей идти. Идет вдоль решетки больницы. Темнеет. Она останавливается у решетки и смотрит вглубь больничной территории. Тощий зимний парк, заваленный снегом. Горят несколько костров. Возле костров приплясывающие люди. Въезжает машина, из нее высыпает несколько человек в противочумных костюмах, они подбегают к костру. Все контуры предметов смазаны сугробами снега, огонь горит в некотором углублении, вытопив под собой снег.

Из двери морга выбегает замерзший парень с бутылью в руках и кружкой.

Мужики галдят:

– Ну, что выдали! Выдали? Как на фронте – по сто пятьдесят! А кто считал-то? Кружка-то есть?

Мужики сгрудились, двое сняли маски, столпились около бутыли. Стоят спинами, но ясно, что идет раздача.

Анечка, ухватившись руками за решетки, остановившимися глазами смотрит.

Парень в противочумном костюме берет пустую бутыль, бросает в нее зажженную спичку и поднимает рукавицей над головой. Бутылка вспыхивает изнутри, парень машет ею над головой и поет частушку. Из толпы отзывается второй. Начинается пляска, нелепые противочумные костюмы мелькают, мелькают противогазы. Костер.

Анечка не может отвести глаз от больничного двора. Она ловит обрывки какой-то знакомой моцартовской темы… она сливается с выкриками частушек.

– Господи, что это! – шепчет Аня.

Соколиная Гора. Оцепленная карантинная больница. Боксы, выходящие в коридор. Две няньки везут тележку с котлом каши, нарезанными кубиками сливочного масла и большой стопкой алюминиевых мисок. Они подают кашу в окошечки боксов, шкваркают сверху масло и, расплескивая, ставят стаканы с больничным кофе.