Чувствую себя глубоко подавленным и несчастным. Из дневников 1911-1965

Бари,

понедельник, 11 декабря 1944 года

В субботу вечером, 2-го числа, из штаба пришло сообщение, что дорога на Сплит открыта опять. И в воскресенье, в 10 утра, после мессы, в джипе, вместе с шофером и майором из партизан, я пустился в путь. Двинулись в путь и американцы; куда им надо, они знали не очень хорошо, но зато твердо знали, что на месте им оставаться нельзя. Я встретил их в Слунже, где из-под снега было не видать водопадов, которые, будь сейчас лето, запомнились бы надолго. Из Слунжа дорога шла лесом на Плитвицские озера; глубокий снег, повсюду мины. Пару раз мы застревали в снегу, и американцам пришлось нас выталкивать. Из Плитвице поехали в Лику: бескрайняя, засыпанная снегом равнина, со всех сторон голые холмы, разрушенные деревни, несколько оставшихся в живых жителей, мало похожих на людей, выползали из своих домов и на нас пялились. В половине четвертого дня добрались до Кореницы, большой деревни; от нескольких солидных строений остались одни руины, сохранилось всего два-три дома на окраине. Здесь, в двух крошечных комнатках, располагалась совместная миссия, офицеры и солдаты, американцы, англичане, хорваты-подпольщики, пожилая женщина и девушка – все жили вместе и спали на полу. Английских офицеров среди них не было. Американцы раздобыли мне сено и место для моего спального мешка в общежитии через дорогу. Ночью ударил мороз. Женщины поднялись до рассвета. Разожгли костер и приготовили нечто вроде каши.

В понедельник в девять снялись с места. Проехали по Лике, пересекли до основания разрушенную Удбину и подъехали к подножью перевала через Динарские Альпы. Нас предупредили, что немцы ушли из Казина и нам навстречу двигается большая немецкая колонна. Проехали через обледеневший лес невероятной красоты и в половине двенадцатого поднялись на вершину горы, где стоял камень, обозначавший границу Долмации. Все разом поменялось. Снег и лед остались позади, камни покрылись желто-бурым налетом, из расщелин выбивалась растительность, на деревьях под нами еще не опала осенняя листва; красные виноградные лозы, желтые дубы, зеленые оливки, а далеко впереди синева в золоте: солнце над Адриатикой. Съехали вниз и в 12.15 были в Оброваце, симпатичном разноцветном городке с чистыми улицами, красными крышами и крашеной штукатуркой. Только теперь мы вздохнули с облегчением: больше нам ничего не грозило. Мост был снесен, в качестве парома использовалось десантное судно. Из-за поврежденного колеса на паром мы опоздали и поехали дальше, в Бенковач, где прождали час и сменили нашего майора, которому надо было в Зару, на двух других, сказавших, что направляются в Шибеник, на самом же деле они просто хотели прокатиться. Ни тот ни другой дороги не знали, и мы целый час ехали вдоль побережья, натыкаясь на заграждения. Наконец въехали в Биоград и берегом моря, уже в сумерках, добрались до Шибеника. В Шибенике опять поменяли пассажиров и совсем новой, еще не доделанной, но уже разбитой дорогой потащились в Трогир. А из Трогира, уже очень быстро, покатили в Сплит, куда приехали в 8.30. Тут я было решил, что наши трудности позади, но в мэрии никто не знал, где находится миссия, дорогу нам указали неверно, и, в конце концов, мы попали в занятую войсками гостиницу, где лейтенант военно-морского резерва сказал: «Доедете до конца набережной, дальше езжайте все время прямо, пока не увидите первый югославский пропускной пункт; повернете направо – миссия в тупике. Спросите – вам всякий скажет». Эти указания, как выяснилось, не имели ничего общего с действительностью. Когда стемнело, мы поездили еще с полчаса и дважды возвращались к лейтенанту. После чего позвонили в миссию, английский офицер связи (Скотт) прислал за нами свой джип, и, следуя за ним, мы приехали на его виллу за городом. Человеком Скотт оказался гостеприимным, он угостил меня ужином и уложил спать.

Здесь-то я и услышал впервые то, что слышал потом много раз, – жалобы на грубость партизан. В Далмации о них идет дурная слава, жители городов, те, что покультурней, искренне их ненавидят. Партизаны отвечают на эту ненависть подозрительностью и арестам, которыми здесь занимается их тайная полиция. Стоящий в гавани английский крейсер «Дели» вызывает всеобщее отвращение.

На следующее утро, 6-го, хотел поехать в город и оживить свои воспоминания о дворце Диолектиана, но вместо этого вынужден был болтаться возле миссии в ожидании Уинтура, чье место в Дубровнике я займу. Тем, как с ним там обращались, он остался крайне недоволен, при этом заверил меня, что мне достанется самый лучший в городе дом – вилла, где я когда-то побывал с инфантой Беатриче. В час дня я поднялся на палубу «Хай-Ли», военного транспорта, использовавшегося в качестве пассажирского парохода и плывшего под норвежским флагом; на нем возвращали в голодную Хорватию детей и стариков, беженцев, некогда отправленных в Италию. Поступило штормовое предупреждение, однако плаванье прошло гладко – во многом благодаря корабельному врачу, пустившему меня к себе в каюту.