Чужие подъезды

Стало смеркаться. Истошно воя, к дому подползла мусорная машина, Илье со скамеечки был виден лихой, сноровистый мусорщик с лопатой и шофер с лицом юного шаха. Облокотившись о дверцу, сидя в кабине, он бесстрастно ждал, пока мусорщик управится. Он был отстранен и от самой машины, и от людей, бегущих с ведрами, этот юный шах был непостижимо далеко, в другом измерении, из старой восточной миниатюры, и там, на воображаемой миниатюре, длилась охота юного шаха, и золотой олень, сраженный царственной стрелой, в смертном изнеможении склонял к земле свои рога...

Все так же утробно воя, машина уползла к соседнему дому.

Илья почему-то считал, что Наташа появится со стороны дороги, но она вышла из подъезда - домашняя, в босоножках на босу ногу, бежевый плащик был накинут на плечи.

- Ну, - сказала она, подходя к скамейке. - Ну что, Илюша? Ну сколько можно сидеть? Илья сглотнул, поднялся и сказал хрипло:

- Наташа, зачем ты вышла замуж?

- Ты пьян? - с состраданием спросила она. - Что тебе нужно, Илья?

- Что ты наделала, дуреха! - тяжело дыша, тихо сказал он. - Почему не дождалась меня?

Он был готов к тому, что Наташа не захочет говорить с ним, уйдет, но она вдруг протянула руку и быстро оправила воротник его куртки. И снова, как утром, в грудь ему ударила тяжелая и теплая тоска - это был ее жест. Он вспомнил - этим движением десять лет назад она оправляла ему вечно торчащий воротник плаща.

- Ну, все, все... - торопливо и мягко проговорила она, оглянувшись украдкой на окна дома. - Иди, Илюша, теперь-то поздно все, поздно... Поздно себя мучить... Иди... - и сама быстро пошла к подъезду, но вдруг обернулась и сказала негромко, с напряженной грустной улыбкой:

- А помнишь, как мы в степи ночью заблудились, когда к бабе Нюре приехали? Нас на рассвете в село Ванька Справедливый на тракторе вывез, помнишь? - она сказала это так, словно между ними не было ни десяти этих лет, ни мужа ее и двоих детей, ни его бездарной жизни. В степи?.. Ночью?.. Нет. Он забыл. Но сейчас вдруг вспомнил побег из города и блуждание по ночной холодной степи, жадное молодое чувство голода и любви, огни пашущих тракторов, на которые они в конце концов вышли, и ласково подмигивающее лицо пожилого тракториста со странным именем Ванька Справедливый.

И он вдруг ужаснулся тому, что посмел забыть это, и вдруг с необыкновенной ясностью понял, что без Наташи забудет всю свою жизнь, сколько ни проживет, что надо спасать эту жизнь, а спасение - в Наташе.

Она вошла в подъезд. Илья бросился следом.

- Постой, Наташа, Наташенька, подожди, я прошу тебя! - он готов был лечь на ступеньки, чтобы остановить ее. - Как ты могла так быстро, так сразу, за один месяц...

- Ах вот оно что, - сказала она, остановившись. - Вот ты зачем пришел! Самому себе доказать, что я во всем виновата, успокоить себя пришел, что не стою твоих переживаний, что я, вертихвостка, за месяц тебя из головы выкинула!

Она подошла близко к нему и негромко, внятно, словно стараясь, чтобы каждое слово запомнилось Илье, проговорила:

- Так нет же, вот ты живи и знай, что я тебя как сумасшедшая любила... пока второго не родила... Долго любила, по инерции наверное.

Она повернулась, чтобы уйти, но Илья, обезумев, чувствуя в голове и во всем теле колотьбу пульса, схватил ее холодные забытые им руки и стал судорожно целовать их, бормоча невнятно, не слыша себя:

- Уедем... уедем, Наташа! Забирай детей, уедем к черту, далеко-далеко, любимая моя, чудо мое, ненаглядная! Брось все, уедем... Сердце мое, забирай детей, уедем к черту!.. - Он хватал и целовал пустые рукава ее бежевого плащика, накинутого на плечи. Если б она позволила, он бы и босоножки целовал. Илья чувствовал, что сейчас упадет, просто сползет вниз, к Наташиным ногам.

Но она вдруг ахнула и резко оттолкнула его. Илья потерял равновесие и привалился к противоположной стене подъезда, к гремящим почтовым ящикам. Несколькими ступеньками выше, плохо различимый в сумраке, стоял мужчина. Поняв, что его заметили, он повернулся и молча стал подниматься вверх. И Наташа, не глядя на Илью, так же молча заспешила за ним. Потом наверху хлопнула дверь, и все замерло.

x x x

Поздно ночью в дверь Семена Ильича позвонили. Кто-то ломился в квартиру, не отрывая пальца от кнопки звонка. Сонный, перепуганный, в нижнем белье, Семен Ильич выбежал в коридор и, не глядя в глазок, не пользуясь недавно вмонтированным переговорным устройством, распахнул дверь. На пороге стоял бледный растрепанный Илья. Его замшевая куртка, испачканная в грязи, оттопыривалась от двух бутылок водки.

- Узнал сыночка ненаглядного? - громко спросил он. - Вот пожаловал... Какой я раз у тебя? Второй? Третий?

Семен Ильич отступил на шаг и, пытаясь совладать с трясущимися руками и нижней челюстью, выдавил:

- Илья!.. Что - бабаня?.. Мама?!

- Да не бойся, никто не умер, кроме меня! - так же громко сказал сын, заходя и закрывая за собой дверь. - Ну, что ты так перепугался! Я же говорю, никто не умер.