Чужие сны

— А если излечит? Если эти простейшие не только болезнь, а и лекарство? — Сергей Борисович едва заметно пожал плечами. — Если демиург солжет, сфальшивит — ничего не получится! Но может и получиться! Среди нас демиургов нет, мы не способны к творчеству, Люциус. Эволюция лишила нас воображения и эмоций — так она понимала совершенный механизм познания мира. Мы заплатили творческой импотенцией за долголетие. Мы потребители, не способные на игру воображения. Но люди не такие! Если я ошибаюсь в них, мы не выиграем ни дня, помимо тех, что нам отведены. Но, поверь, Люциус, то, что нам осталось, мы все-таки проживем, а не просуществуем! А если я не ошибаюсь…

Щель почтового ящика приоткрылась в улыбке. Включить — выключить.

— В любом случае у нас не будет времени скучать!

Мир Параллель-2. Ноябрь

У Кирсаныча было растерянное выражение лица, совершенно ему не свойственное в обычной жизни. В сочетании с лиловыми кровоподтеками, заполнившими впадины глазниц, и багровым вспухшим рубцом шва на шишковатом черепе оно смотрелось неуместно.

Давыдова знала, что Кирсанов по пустякам не паникует — не тот человек, значит, произошло что-то из ряда вон…

— Ты не можешь прыгать, Кира, — выдавил он из себя, и откашлялся, словно крошки забили ему горло.

Кира, не спрашивая разрешения, повернула лэптоп к себе.

В другое время Алексей Гаврилович возмутился бы таким нарушением субординации и пресек неуважительные действия, а сейчас даже внимания не обратил: охлопал себя по карманам в поисках сигарет, хотя курить бросил еще пять лет назад, ничего не нашел и сел, разглядывая свои широкие костлявые кисти.

В расчетах перехода Давыдова не понимала почти ничего — тут кто на что учился! — но как выглядит плановая кривая джампа, представляла себе хорошо.

Не так, как график на экране, совсем не так. Ни петли возврата, ни «посадочной площадки» в конце, какой-то странный хвостик, похожий на поросячий.

— Ошибка? — спросила Кира, недоверчиво разглядывая картинку.

Алексей Гаврилович вздохнул и покачал головой.

В кабинет заглянул Рич. Нос у него был заклеен пластырем крестнакрест, глаза едва виднелись сквозь щелочки опухших век.

— Ребята ждут, — прогнусавил он и скривился от звуков собственного голоса. — Собрались.

Кирсанов кивнул и встал, покряхтывая.

— Болит? — спросила Кира.

— До свадьбы заживет, — буркнул он. — А страшнее уже не буду.

Рич хмыкнул с сомнением, потрогал нос и исчез за дверями.

В бриф-зале собрались все, даже Котлетка приплелась из изолятора и сидела в углу, прикрыв лицо марлевой маской. Лоб у нее блестел испариной, глаза слезились от света — ей бы лежать еще пару суток, но приказ есть приказ.

Все стулья были заняты, кроме одного — второго слева. На нем еще вчера сидел Попрыгун, а сегодня никто не сел. Не из-за сантиментов — считали дурной приметой.

— Всем спасибо! — сказал Кирсанов с порога, оглядывая джамперов. — Сообщаю приятное известие — можете отсыпаться, как минимум, до конца недели.

— Не понял, — прогундосил Рич. — Шеф, нам что, до конца недели в Центре сидеть?

— Ну почему же? Можете ехать по домам, спать, есть, нагуливать жирок. И ждите вызова.

— Что случилось? — спросил Андрон. — Джамп накрылся?

Он сидел в углу, подпирая свой квадратный подбородок кулачищем.

— Математики нет, — ответил Кирсанов и развел руками. — Я не могу посылать вас в Зеро без математики. Вы не одноразовые, и я не убийца. Скорее всего, что-то рухнуло в самом процессе, Андрон, теоретически такое предсказывали с самого начала. Или мы, или они зацепили что-то важное. Что-то настолько важное…

Кира ощутила под рукой мягкую кошачью шерсть, почувствовала всей ладонью, как урчит Портвейн…

Давыдова тряхнула головой и наваждение пропало, но остался запах чужой квартиры и еды.

— Кира! Кира, черт побери! — в голосе Кирсанова прозвучала тревога. — Кира… Ты что-то чувствуешь?

Кирсанов стоял над ней, и рука его больно сжимала Кире плечо. Давыдова кивнула.

— Я здесь… Я слышу.

Собственный голос показался ей чужим, картонным.

Она чувствовала. Но говорить об этом не хотелось.

Она слышала не только встревоженного шефа, а и другие звуки, которые она не должна была слышать.

Гудели голоса в большом зале — звучала чья-то речь на японском, хотя японского Давыдова не знала, но почему-то сразу опознала чужой язык.

Изысканно рычал на границе реальности и сна приятный мужской баритон, лаская слух грассирующим французским оборотом…

Она видела перед собой ребят, Кирсанова, белые стены бриф-зала, но одновременно находилась среди каких-то чужих, но тоже знакомых ей людей, стоящих возле сцены. Рядом сидели важные мужчины в костюмах и несколько пафосных дам в разной степени управляемого увядания, а на электронном экране сияла надпись на английском: «Приветствуем участников международной конференции по пластической и восстановительной хирургии»…

— Что будете пить, мадам Давыдова? — спросил Эрик, вглядываясь в ее морщинки у глаз со сноровкой и интересом настоящего вивисектора.

Ее повело в сторону и она схватилась за стену.

Как жарко!

Значительно жарче, чем в Сантауне. Душно. Трудно дышать.

И тут все прошло.