Чужие сны

Денис чувствовал, что его личность, его разум, его память оттесняется на второй план, что его воспоминания блекнут, а их место занимает память другого человека.

Или память сливается в единое целое с памятью этого Давыдова, парня из чужого мира с пальмами на бульваре? Он чуть моложе, если судить по фото.

Селина зашла в комнату, все еще напевая. На ней были два полотенца — одно, обмотанное вокруг головы наподобие чалмы, и второе вокруг бедер. Она была очень хороша, особенно для девушки из рабочего предместья. И у нее была классная, обезоруживающая улыбка — непроизвольно хотелось улыбнуться ей в ответ.

— Привет, соня! — сказала она и поцеловала Давыдова в щеку. — Резво стартуешь!

— Ерунда, — ответил Давыдов, и поставил пустой стакан на стол. — Хочешь глоточек?

Голос вроде был его и не его. Чуть ниже, чем обычно, но очень похожий.

Девушка покачала головой:

— Нет уж! Так рано я не пью. Приготовить завтрак?

— Рискни.

— Ты спешишь?

Я спешу? — спросил себя Давыдов. — А вот не знаю.

И тут он вспомнил, что никуда не спешит. Что Крыс позвонит в случае чего и что надо быть готовым к джамп-ауту.

Новый термин — джамп без джампа — высоколобые окрестили «джамп-аутом». Хотя какой же джамп без оборудования, без джамп-ложа с нейронным считывателем, без расчета точки входа и возврата?

«А вот такой!» — подумал Кирилл Давыдов, открывая глаза на заднем сиденье пикапа.

Трясло. Шарф на шее точно был лишним.

За окнами пролетал город.

Тусклый, замученный сырыми осенними днями город мира Зеро. Взгляд Давыдова упал на борт идущего параллельным курсом троллейбуса.

Теперь он знал, где находится, но от этого было не легче.

Глава 12

Мир Зеро. Париж. Ноябрь

Париж, конечно, всегда Париж, но середина ноября не самое лучшее время для пешеходных экскурсий. Осень явно терпеть не могла приезжих, да и к парижанам особой симпатии не проявляла.

День не задался.

С низкого серого неба моросил мелкий холодный дождь, туристы, собирающиеся возле «Опера», сбивались в стайки, прикрываясь зонтами. Мокрые злые голуби на Вандомской площади искали убежища под карнизами, с завистью поглядывая на витрины дорогих бутиков и в окна отелей. Бесконечный поток машин катил по Риволи, кровожадно поблескивая стопами на светофорах.

Адмирал де Колиньи мрачно смотрел из-за решетки на торгующих сувенирами арабов, на сенегальских и марокканских торговцев поддельными сумками «от кутюр» и одноразовыми зонтиками.

Торговцев было много, прохожих мало, на адмирала никто не обращал внимания.

Холод и ветер разогнали толпу возле пирамиды Лувра, вода скатывалась по ее стеклянным бокам, лужи морщились от осеннего дыхания вздувшейся от дождей Сены.

Коричневая грязная вода накатывала на форштевень острова Сите и мчалась дальше, облизывая набережные, с которых уже исчезли букинисты и где только что зажглись фонари.

Бульвар Клиши казался совсем пустым, Монмартр нависал над ним серой влажной тушей, его улочки карабкались вверх, к облакам, к глыбе Сакре-Кера, к его гарпиям и василискам, к его холодным гранитным бокам, стройным колоннам и теплому свету лампад в притворе алтаря.

Мало кто смотрит на небо в дождливый будний день, но те, кто все-таки поднял взгляд от мерцающих неоном луж, мог заметить серую тень, перечеркнувшую парижский небосклон наискосок. Тень выглядела странно: небо прогнулось под ней, словно толстая силиконовая пленка под лезвием ножа: прогнулось, но не лопнуло.

Клинок, которого не было, скользил над крышами, и вслед за его движением в небо взлетали птицы — тысячи птиц. Они взлетали молча — ни писка, ни крика, ни хриплого карканья — только шум хлопающих крыльев, словно невидимая сила выхватила их с карнизов и чердаков и швырнула в небо.

Ни крутящихся воронок, ни стай — только странное лезвие делило птичий хаос на лево и право, и эту границу не пересек ни один воробей.

Тень прошла над куполом Сакре-Кер, и купол вздрогнул, словно от удара, а потом небесное лезвие коснулось земли, и Париж задрожал. Сидящий у самого входа в церковь продрогший клошар метнулся в сторону, прикрывая голову от брызнувшей каменной крошки — по стене храма зазмеилась трещина. Лопнувший надвое храм устоял, только посыпались вниз каменные изваяния, но трещина не остановилась у плит фундамента, она мчалась от вершины Монмартра вниз, ветвилась, вспарывая брусчатку мостовых, раскалывая дома и гранитные плиты набережных.

Взвыли сирены, замигали огни, обозначая полученные городом раны, Париж закричал на тысячи голосов.

Если бы кто-то мог увидеть модель, сделанную безвестным российским сейсмологом на камчатской станции наблюдения «Крутоберегово», и продолжить проведенную им линию разлома до европейского континента, то был бы сражен наповал открывшейся картиной — невидимый клинок, вспоровший Париж, двигался четко по предсказанной Михаилом Роменским траектории.

А вот математики, ведшие свои расчеты в обеих Параллелях, не удивились бы: они уже несколько суток знали, что Касание неизбежно.

Париж замер в испуге, но ниточка, на которой был подвешен «шарик» мира Зеро, все еще не давала ему упасть.