Чужой друг

Шеф осмотрел книжные полки и с сожалением обнаружил на них только беллетристику. Он поинтересовался, неужели я совсем не читаю специальной литературы. Я отрицательно мотнула головой. Иногда у меня появляется желание, и я покупаю медицинские журналы или беру почитать рекомендованную кем-нибудь новинку. Но обычно мне не хватает сил на чтение. Уже несколько лет как у меня пропал всякий интерес к медицинской литературе. Порой что-то вроде чувства долга заставляет меня обратиться к новым публикациям. Но такие порывы редки, они лишь напоминают о прежнем отношении к делу и быстро проходят. Даже не знаю, пригодилась ли бы мне сейчас специальная литература. Да, мы воспитывались на примере великих ученых-гуманистов, но их «исследовательская страсть» кажется теперь отголоском минувших веков. Для работы в поликлинике вполне достаточно того, чему нас научили в университете, что обсуждается в кругу коллег или регулярно сообщается на курсах по повышению квалификации. Шеф возразил — он не понимает подобного отношения к работе. Вероятно, он прав. Я сама иногда не могу этого понять.

— Вам не хватает дисциплины, — сказал шеф. — Всему вашему поколению не хватает дисциплины.

Шеф нервно теребил воротничок рубашки. Потом он вскочил с кресла и горячо заговорил:

— За последние пятнадцать лет я не проболел ни дня, ни одного-единственного дня. Здоровье для меня та же дисциплина, вот так-то, милочка. Я говорю вам это как врач.

Его большая синяя в крапинку «бабочка» съехала набок. Я согласилась и полюбопытствовала, как достичь столь великолепной дисциплины. Я сама сожалею о моей недисциплинированности, но пока ее не прописывают в виде инъекции или, скажем, поливитаминов, дело, пожалуй, безнадежно. Шеф сочувственно посмотрел на меня и произнес:

— Вам будет трудно. Всему вашему поколению будет трудно стареть.

— Скорее всего, — ответила я, — только не знаю, чем тут помочь.

— Дисциплину нужно тренировать, детка, — сказал шеф.

Я возразила, что тогда она будет иллюзией, которая быстро развеется, но шеф стоял на своем: дисциплину необходимо тренировать.

Шеф был недоволен мной, но меня это не волновало. Он пожилой человек, и я признаю за ним право поучать. Вероятно, потому, что он мне симпатичен. Но что толку?

Старик попытался сменить тему и просто поболтать. Но, видимо, педагог был в нем слишком силен, чтобы теперь у нас завязалась непринужденная беседа. Когда он откланивался, я спросила, не было ли у него ко мне какого-нибудь дела, поручения или просьбы. Шеф удивился, неужели мне кажется, будто его визит может иметь только такой смысл, и я сразу же ответила:

— Да!

— Возможно, вы недалеки от истины, но на сей раз я зашел просто так, — сказал шеф с улыбкой, а потом добавил: — Хорошо бы вам проведать нас, вы же знаете, моя жена...

Я сказала, что все понимаю и скоро навещу их.

Для меня осталось загадкой, зачем он приходил. Он милый старик, немного чудной, немного чопорный, но хороший шеф. Я думаю, в нем есть что-то от кавалера старой школы, с тайными рандеву, с маленькими и хорошо продуманными сюрпризами, корректный костюм, подходящий одеколон. Гвоздики для меня он наверняка выбирал сам.

Вытирая посуду, я припомнила, что коллеги отзывались о шефе совсем иначе. Возможно, это были те, кого он особенно недолюбливал, или же в нем действительно уживались две противоположные натуры. А может, его визит был причудой, взбалмошным отступлением от строгой дисциплины.

За день до выхода на работу позвонила мать. Я как раз убиралась, делала кое-какую перестановку, будто от этого можно выиграть место. Мать узнала в поликлинике, что я болею. Как я теперь себя чувствую и почему не появляюсь? Я успокоила ее и пообещала приехать на рождество. Мать спросила, приеду ли я одна. Не получив ответа, она сразу же сказала, что я могу захватить своего знакомого. Я справилась об отце, и мы попрощались. Мать сказала «до свидания», переспросила, не хочу ли я еще что-нибудь сообщить, и опять сказала «до свидания».

Вечером мы пошли с Генри к его приятелям. Кажется, они вместе учились. В гостях было утомительно и скучно. Сказать нам друг другу было нечего, поэтому разговор шел о телепередачах. Вскоре я заявила, что мне пора идти. Генри встал, чтобы проводить, но друзья запротестовали, и я сказала, что доберусь сама. Генри остался. На следующий день он позвонил в поликлинику и пожаловался: после моего ухода стало еще хуже. Приятели были недовольны тем, что я рано ушла, — они столько готовились к вечеру.