Дамский негодник

И вот ее крылья нашлись, хоть она уже и не чаяла их отыскать: появился сосед, Он, Изверг и, как его? Педофил – Генриетта Карловна ожила.

Цель возникла!

Куськина мать так давно не целилась в мужские сердца, что поставила на «кобелиной фауне» жирный крест, но (оказывается!) «фауна» на ней этот крест не поставила. Ха! Изверг, сосед – Он таскает к себе моделек-девчонок, а зачем? Чего добивается? Почему он хамит? Хамство – это ли не внимание? А все остальное! Музыку на всю мощность врубает: «попсу», рок-н-ролл, шейк и забытую летку-енку! Бросает мусор, бутылки через забор! Загорает на крыше в чем мать родила! Пользованные презервативы аккуратно развешивает на ее стриженые кусты!

Озорник…

Куськина все подмечает, все понимает, но слышать не хочет, знать не желает – запуталась основательно. В девицу на старости лет превратилась: и хочется, и колется, и мамка не велит, как сказала про мужа Людмила. «Мамка» в данный момент – ее строгий Родитель: ее оскорбленная совесть – оскорбленная возрастом и разгульным соседом. Почему он все еще молодой, когда она, Куськина, старая? Почему он колобродит, гуляет, скачет, распутник, резвым козлом?

После многочисленных рассказов о Нем, Далила спросила:

– Генриетта Карловна, а вам не приходит в голову, что он нарочно все это делает?

– Да только об этом и говорю! – подпрыгнула Куськина, едва не уронив на пол свою безжизненную собачонку. – Нарочно! Конечно, нарочно! Мне назло! На тебе, мол! Получай, старуха!

Далила поправила:

– Нарочно, но не назло. Он старухой вас как раз не считает. Он явно ищет внимания вашего.

Куськина знала это и сама, но признаваться в том не пожелала.

– Не волнуйтесь, внимание я ему щедро даю! – заверила она. – Вчера, к примеру, разбила его окно!

Самсонова ужаснулась:

– Зачем?

– Пускай занавесками пользуется, срамник, если решил поразвлечься при свечах с малолетней девчонкой.

– Но зачем вы туда смотрели, в чужое окно? – поразилась Далила.

Генриетта Карловна не осталась в долгу, похлеще ее поразилась.

– А куда мне смотреть?! – возмутилась она.

– В телевизор, в книгу, в газету, в журнал…

– Ха! Телевизор, книга, газета, журнал! Набор юной пенсионерки: когда годы уже не те, но вроде не все еще и болит.

Куськина не лезла за словом в карман.

– По-вашему, я бинокль купила, чтобы смотреть в газету? В журнал? – зло спросила она, после чего Самсонова нужных слов не нашла.

Для Куськиной, разумеется. Все слова свои Далила понесла подругам, тетушке и племяннику – они ее от Куськиной разгружали, иначе можно с ума сойти.

– Уже не знаю, что и придумать, – жаловалась она племяннику, Бонду Евгению. – Он, в смысле Изверг… Психологически Он явно лезет в ее постель, а Куськина, вредина, упирается. Она жаждет его любви и не дает ему себя полюбить. Напротив, дает ему злобный отпор. И что бы я ей ни посоветовала, все делает наоборот. Уже устала ее учить.

Племянник вздыхал:

– Ты учишь такому, что волосы дыбом встают. Даже я, хоть убей, не смог бы воспользоваться твоими советами.

– Да, порой мы учим тому, чего не умеем сами, – соглашалась Далила. – Всегда говорю: к нашим советам нужен огромный совет, как всем этим воспользоваться.

Так родился очередной анекдот племянника – анекдот от Евгения Бонда.

Склочная дама вернулась от психоаналитика и с восторгом сообщает вусмерть запиленному супругу:

– Представляешь, доктор рассказал мне, почему я такая злая, и даже указал, как излечиться!

Муж с надеждой:

– И в чем же дело?

– Оказывается, я совершенно не виновата. Виноваты другие, – радостно поясняет жена. – В детстве меня недостаточно любили родители, воспитатели, учителя. Потом – коллеги, соседи, подруги, ты, дети…

– Короче, как это можно исправить? – деловито перебил даму муж.

Она с восторгом:

– Доктор сказал, что как только меня все полюбят, я стану хорошей и доброй.

Муж с ужасом:

– А этот умник не сказал, как нам умудриться такую злую тебя полюбить?

Но у Генриетты Карловны, против всяческих опасений и анекдотов, произошел в судьбе поворот: ее-то как раз полюбили и злую. Да-да, проклюнулись нежные отношения. Проклюнулись резко и неожиданно. Он, Изверг, сосед, не выдержал и сам разрешил психологический спор. Разрешил классическим и элегантным маневром: однажды Изверг остановил неистовый визг Куськиной таким же неистовым поцелуем.

– Дура ты старая, – сказал он, когда оба задохнулись и расплелись.

Куськина открыла рот, чтобы опять завопить, но Изверг поспешно добавил:

– И я старый дурак. Уперся и не хочу честно признаться. Клеюсь, как сопливый пацан.

– Признаться в чем? – опешила Куськина, не решаясь поверить в победу.

– В том, что тебя, старую дуру, люблю, – заявил Изверг, нахально осклабясь и по-мальчишески запуская обе руки в карманы спортивных штанов, разумеется, молодежных и стильных.

Он стоял перед ней, развязно покачиваясь на пятках и выставив вперед свой подтянутый спортивный живот, стоекратно обласканный шальными девицами. На лице его улыбочка хамская, а прищуренный взгляд влюбленно-оценивающе, по-мужски с ее груди на ноги так и скользит. Куськина не устояла, сдалась.

– Чего ты хочешь? – прошептала она.

И он прошептал: