Даниэль Деронда

– Примите нынешние страдания как болезненный путь к свету, – посоветовал Деронда более мягко. – Теперь вы знаете многое из того, что выходит за рамки вашего личного; понимаете, как ваша жизнь отражается на жизни других людей, а их – на вашу. Вряд ли вам удалось бы избежать этого болезненного процесса в той или иной форме.

– Но эта форма слишком жестока. – Снова взволновавшись, Гвендолин даже топнула ногой по ковру. – Я всего боюсь. Боюсь даже самой себя. Когда кровь кипит, я способна на самый дерзкий поступок, на самый отчаянный шаг, но это меня и страшит.

Она говорила, устремив взор в окно, прочь от Деронды, который быстро понял глубинный смысл ее слов и посоветовал:

– Обратите страх в защиту. Пусть ужас сконцентрируется на мысли увеличить раскаяние, которое столь горько для вас. Постоянно думая об одном и том же, мы можем изменить направление страха. Примите страх как защиту! – Каждую фразу Деронда произносил с особой настойчивостью: ему казалось, что в эту минуту он пытается спасти Гвендолин от какой-то неопределенной опасности.

– Да, я понимаю, о чем вы говорите, – ответила она, не глядя на него. – Но если чувства берут во мне верх – причем такие чувства, как ненависть и гнев, – как я могу быть хорошей? И если вдруг наступит момент, когда я задохнусь и не смогу больше терпеть…

Она умолкла и в смятении посмотрела на Деронду, лицо которого выражало болезненное сострадание, словно он в ужасе наблюдал, как тонет эта красивая молодая леди, а его руки и ноги связаны.

– Я огорчаю вас, – иным, умоляющим тоном проговорила Гвендолин. – Я неблагодарна. Вы можете мне помочь. Я обо всем подумаю и постараюсь что-нибудь сделать. Скажите, разговором о своих горестях я не причинила вам боли? Ведь вы сами его начали. – Она грустно улыбнулась и добавила еще более жалобно: – Это не очень для вас мучительно?

– Нет, если наш разговор поможет удержать вас от большего зла, – решительно ответил Деронда. – Иначе я окажусь в отчаянии.

– Нет-нет, не окажетесь. Я смогу стать… стану лучше оттого, что узнала вас.

Гвендолин быстро повернулась и вышла из библиотеки.

На лестнице она встретила сэра Хьюго, направлявшегося в библиотеку. Грандкорта с ним не было.

Баронет застал Деронду стоящим спиной; по лицу его нетрудно было понять, что он все еще находится во власти только что пережитого события.

– Миссис Грандкорт была здесь? – осведомился сэр Хьюго.

– Да, – ответил Деронда и принялся собирать бумаги на столе.

– А где остальные?

– Думаю, по-прежнему в парке.

Возникла короткая пауза, после чего сэр Хьюго проговорил:

– Надеюсь, Дэн, ты не будешь играть с огнем. Ты понимаешь меня?

– Полагаю, что так, сэр, – ответил Деронда, сдерживая гнев. – Но ваша метафора не имеет никакого смысла: нет огня, а следовательно, и опасности обжечься.

Сэр Хьюго пристально на него посмотрел и заключил:

– Тем лучше. Между нами говоря, я опасаюсь, что в подвалах этого дома может таиться порох.

Глава III

Несмотря на желание как можно скорее вернуться в город – отчасти из-за тревоги за Майру, отчасти из-за желания побольше узнать о загадочном Мордекае, – Деронде не удалось покинуть Аббатство раньше сэра Хьюго. Баронет сообщил семейству, что намерен переехать в Лондон к шестому февраля – то есть к открытию парламента. Деронда поселился на Парк-лейн, зная, что его квартира занята Гансом Мейриком. Он думал, что там все перевернуто вверх дном, однако на деле оказалось совсем не так.

Войдя в свою квартиру, он с удовольствием обнаружил, что гостиная превратилась в художественное ателье: повсюду висели, стояли и лежали многочисленные рисунки – содержимое двух привезенных из Рима сундуков. Окна наполовину были закрыты байковой тканью, и среди всего этого беспорядка царил гениальный Ганс. Волосы его стали длиннее, чем прежде, лицо приобрело причудливое выражение, а высокий голос, как обычно, был громок. Дружба молодых людей со времен учебы в Кембридже поддерживалась не только перепиской, но и короткими встречами как за границей, так и в Англии. Первоначальные отношения – доверительности с одной стороны и снисходительного терпения с другой – все более укреплялись.

– Я знаю, что тебе не терпится увидеть мои рисунки и древности! – воскликнул Ганс после первых приветствий и объятий. – Поэтому и не постеснялся разложить их здесь. Я уже нашел две комнаты в Челси – неподалеку от матери и сестер, – так что скоро переберусь туда: как только хозяева отскоблят стены и повесят новые лампы. Жду только этого. Но, как видишь, я уже начал работать: ты даже не представляешь, каким великим парнем я собираюсь стать. Я чувствую, как во мне прорастает семя бессмертия!

– Боюсь, что это размножаются грибки, приводящие к болезни легких, – иронично заметил Деронда, привыкнув по-братски подшучивать над Гансом. Он подошел к пришпиленным к дверце книжного шкафа рисункам и молча остановился на удобном расстоянии. Ганс с минуту подождал, а потом схватил палитру и начал что-то поправлять в стоявшей на мольберте картине.

– Что думаешь? – не выдержал он наконец.