Даниэль Деронда

– Полагаю, между тобой и Дерондой существует некое тайное соглашение относительно этой нелепой вещицы на твоем запястье. Если тебе есть что ему сказать – скажи, но не передавай телеграфных сообщений, которые могут заметить другие. Это чертовски вульгарно.

– Ты можешь узнать об этом ожерелье все, что хочешь, – заявила Гвендолин, в душе которой оскорбленная гордость взяла верх над страхом.

– Я не желаю ничего знать. Держи свои глупые секреты при себе. Все, что сочту нужным, я узнаю без твоих объяснений. Только будь добра: веди себя так, как подобает моей жене, и не устраивай спектаклей.

– Ты возражаешь против моих бесед с мистером Дерондой?

– Мне плевать и на Деронду, и на всех других самодовольных прихлебателей. Можешь беседовать с ним сколько душе угодно. Он никогда не займет мое место. Ты моя жена, а потому или будешь должным образом исполнять свои обязанности – и передо мной, и перед светом, – или отправишься ко всем чертям.

– Никогда не думала ни о чем ином, кроме как исполнять свои обязанности должным образом, – испытывая глубочайшее унижение, возразила Гвендолин.

– Ты накрутила на запястье эту дрянь и прятала от меня до тех пор, пока он ее не увидел. Только дураки затевают безмолвный разговор в надежде, что никто ничего не поймет. Постарайся раз и навсегда запомнить, что ты не имеешь права себя компрометировать. Держись с достоинством. Это все, что я хотел сказать.

Закончив тираду, Грандкорт встал, подошел к камину и, повернувшись спиной к огню, в упор посмотрел на Гвендолин. Она молчала, не смея отвечать на эти оскорбительные наставления. Меньше всего на свете она собиралась выставить себя на посмешище и скомпрометировать. Не стоило тратить силы, пытаясь объяснить мужу, что Деронда тоже упрекал ее, и еще более строгим образом. Грандкорт испытывал не ревность, а высокомерное презрение и неоспоримую уверенность в собственной безраздельной власти. Но почему Гвендолин не решилась оказать сопротивление? Она мечтала это сделать, но понимала, что с тем же успехом можно противостоять напряжению нервов и биению сердца. За спиной мужа маячила призрачная армия, готовая в любой момент сомкнуться вокруг жертвы. Гвендолин сидела в своем великолепном наряде, бледная, беспомощная, а Грандкорт смотрел на нее с явным превосходством. Она не могла даже воскликнуть и вскинуть руки, как сделала бы до замужества. Безжалостное пренебрежение Грандкорта ее парализовало.

– Позвать горничную? – спросил Грандкорт после продолжительного молчания.

Она медленно кивнула, и муж, позвонив, ушел в свою уборную.

Гвендолин терзали зловещие слова: «Осмысленное зло, которое вы мне причинили, навсегда останется для вас проклятием». Как только за мужем закрылась дверь, из глаз брызнули слезы, и сам собой вырвался вопрос:

– Почему ты впилась своими клыками в меня, а не в него?

Гвендолин прижала к глазам платок и подавила подступающие рыдания.

На следующий день, справившись с дрожью после вчерашней сцены с мужем, она решила воспользоваться его презрительно брошенным разрешением и поговорить с Дерондой, однако удобной возможности не представилось, а прибегать к любой, даже мелкой уловке не позволяла гордость. Но вот наступило последнее утро; в три часа им с Грандкортом предстояло уехать. Очень раздражало, что Деронда не явился на общую прогулку, хотя слышал предварительный разговор. Вместо этого он уехал с сэром Хьюго в Кингс-Топинг, чтобы проверить состояние дома. Остальные джентльмены отправились упражняться в стрельбе, так что осматривать пруд, водоплавающих птиц и прочие малоинтересные объекты пришлось в обществе дам, старого лорда Пентрита с его бесконечными анекдотами, а также мистера Вандернодта. Раздражение достигло предела. Инстинктивно Гвендолин свернула в боковую аллею, чтобы скрыться из виду, а когда остальные отошли на безопасное расстояние, бегом бросилась к дому. Она направилась прямо в библиотеку, так как знала, что Деронда проводит там немало времени. Гвендолин осторожно толкнула дверь и заглянула внутрь. Деронда сидел за дальним столом спиной ко входу и что-то писал (сэр Хьюго попросил его ответить на не терпящие отлагательств письма избирателей). Яркое пламя камина и аромат кожаных переплетов превратили библиотеку в подобие наполненной священными текстами домашней часовни. Войти сейчас было бы слишком смело, а заговорить, тем самым прервав работу, – слишком грубо. И все же Гвендолин беззвучно ступила на толстый ковер и две-три минуты стояла неподвижно. Наконец Деронда закончил письмо и откинулся на спинку кресла, раздумывая, надо ли еще что-то сделать или можно выйти в парк в надежде встретить Гвендолин. В это мгновение прозвучал ее голос:

– Мистер Деронда!

Он вскочил и с удивлением оттолкнул от себя кресло.

– Я напрасно пришла? – спросила Гвендолин.

– Я думал, что вы гуляете вместе со всеми, – ответил Деронда.

– Я вернулась, – призналась Гвендолин.

– Хотите выйти снова? Если позволите, я готов вас сопровождать.