Даниэль Деронда

Когда они шли по длинной галерее, Гвендолин почувствовала, что недавно произошедшая сцена с мужем давала ей еще больше права на откровенность с Дерондой, однако не произнесла ни слова до тех пор, пока не оказалась перед большим окном, выходившим во двор, залитый лунным светом. Выпустив руку спутника, Гвендолин прислонилась лбом к стеклу. Деронда отошел в сторону и по привычке засунул большие пальцы под отвороты сюртука: он обладал удивительной способностью стоять совершено неподвижно, порою напоминая описанных Данте «spiriti magni con occhi tardi e gravi»[44]. Вне всякого сомнения, некоторые из этих величественных духов в юности танцевали, но потом усомнились в собственном призвании и сочли свои движения чересчур смелыми. Деронда воздерживался от замечаний относительно открывшегося вида, опасаясь, что любое равнодушное слово может ранить Гвендолин: вполне достаточно спокойного чередования света и тени, тяжеловесных древних форм и отстраненности от тайного беспокойства, которое, несомненно, ее терзало. Деронда принял верное решение: простой светский разговор сейчас был бы некстати.

– Если бы я вдруг снова начала играть и потеряла ожерелье, что бы вы обо мне подумали? – едва слышно произнесла Гвендолин.

– Я был бы о вас худшего мнения, чем сейчас.

– В таком случае вы заблуждаетесь насчет меня. Вы не хотели, чтобы я играла в рулетку и воспользовалась своим выигрышем, а я поступила значительно хуже.

– Возможно, я понимаю, что вы имеете в виду, – ответил Деронда. – По крайней мере, понимаю испытываемое вами чувство вины.

Неожиданная откровенность Гвендолин, всегда столь скрытной, встревожила его.

– Как бы вы поступили на моем месте, если бы чувствовали себя виноватым и несчастным и опасались возмездия? – Казалось, Гвендолин спешит высказать все, что у нее накопилось на душе.

– Искупления нельзя достичь одним деянием – только многими, – решительно заключил Деронда.

– Какими? – уточнила Гвендолин, быстро повернувшись и глядя ему прямо в глаза.

Он тоже смотрел прямо и, как ей показалось, сурово. Но в эту минуту Деронда не чувствовал себя вправе проявить мягкость.

– Многое может помочь нам переносить горе и неизбежное сожаление. Скольким людям приходится с ними мириться!

Гвендолин снова отвернулась к окну и нетерпеливо проговорила:

– В таком случае вы должны сказать, что думать и что делать, иначе почему не позволили мне поступать так, как хотелось, и ни о чем не думать? Продолжив игру, я смогла бы получить крупную сумму и решить все проблемы, но вы не разрешили это сделать. Почему мне нельзя действовать по собственному усмотрению? Другие люди только так и поступают. – Слова бедной Гвендолин не имели определенного смысла, а выражали только сильное раздражение.

– Я не верю, что вам приходилось когда-нибудь ни о чем не думать, – ответил Деронда со спокойной убежденностью. – Если бы подлость и жестокость могли освободить от боли, какую пользу получили бы от этого те, кто не способен вести себя подло или жестоко? Идиоты не чувствуют боли, но это не про вас. Некоторые причиняют зло другим и не раскаиваются в этом. Но что, если человек испытывает муки совести? Я верю, что вы никогда не могли бы причинить зла кому бы то ни было без сожаления.

– Тогда скажите, что мне следует делать, – настойчиво потребовала Гвендолин.

– Многое. Смотреть, как живут другие, какие беды испытывают и как с ними справляются. Заботиться о чем-то еще в огромном мире, кроме удовлетворения собственных эгоистичных желаний. Искать все лучшее, что есть в мыслях и человеческой деятельности.

Пару мгновений Гвендолин молчала, а потом, взглянув на него, проговорила:

– Вы считаете меня эгоистичной и невежественной?

Деронда встретил ее взгляд и после долгой паузы многозначительно заключил:

– Больше вы не будете ни эгоистичной, ни невежественной!

Гвендолин не отвела глаз, однако выражение ее лица изменилось тем едва уловимым образом, который иногда даже старикам придает детский облик: в эту минуту на нее снизошло спокойствие абсолютной уверенности в собственных силах.

– Может быть, пора вернуться? – мягко спросил Деронда, подавая ей руку.

Гвендолин молча повиновалась, и вскоре они предстали перед Грандкортом, который медленно расхаживал на прежнем месте.

– Теперь я готова покинуть бал. Мистер Деронда передаст леди Мэллинджер наши извинения, – объявила Гвендолин мужу.

– Непременно, – подтвердил Деронда. – Лорд и леди Пентрит тоже удалились некоторое время назад.

Грандкорт молча подал руку жене и кивнул Деронде через плечо. Гвендолин же слегка поклонилась и произнесла:

– Спасибо.

Супруги вышли из галереи и молча миновали череду коридоров. Закрыв дверь отведенной им комнаты, Грандкорт бросился в кресло и негромко, категорично приказал:

– Сядь!

Предчувствуя неприятности, Гвендолин нервно сбросила накидку и немедленно села на ближайший стул. Устремив на нее тусклый взгляд, Грандкорт заговорил:

– Сделай милость: впредь не демонстрируй свои причуды подобно ненормальной героине дурной пьесы.

– О чем ты? – спросила Гвендолин.