Даниэль Деронда

– Я сочувствую вам. Искренне сочувствую, – проговорил Деронда чистым глубоким голосом, который сам по себе нес утешение. – Но простите, если говорю поспешно: то, что вы написали, вовсе не обречено на безвестность. Доступны средства к напечатанию вашего труда. Если вы готовы положиться на меня, то заверяю вас: я сделаю все необходимое, чтобы люди прочитали ваши творения.

– Этого мало, – быстро ответил Мордекай с прежней энергией. – Надежды мои простираются значительно дальше. Вы должны не только помочь, но и стать моей душой: верить в то же, во что верю я; действовать по моим законам; разделять мои надежды; созерцать те образы, на которые я указываю; видеть славу там, где вижу ее я! – С этими словами Мордекай подошел к Деронде и крепко сжал его руку. От лица старика словно исходило сияние. Была видна его непоколебимая уверенность в Деронде. – Вы станете продолжением моей жизни, – заговорил он снова. – Она возродится в вас и даст плоды. Вам достанется столетиями копившееся наследие евреев. На моем коротком веку целые поколения встретились в моей душе, как встречаются люди на мосту, передавая друг другу свои мысли и чувства. Мост уже не выдерживает, того и гляди рухнет, но я нашел вас. Вы пришли вовремя, чтобы принять наследие, которое отвергнет нечестивый сын только потому, что земли, усеянной могилами, не должны коснуться ни плуг, ни борона, ни лопата золотоискателя. Вы примете священное наследие иудеев!

Деронда стал едва ли не таким же бледным, как Мордекай. Стремительно, подобно страху из-за надвигающегося потопа или пожара, в душе его возник ужас. Он боялся не только разочаровать человека, причитавшего истово, словно в предсмертной молитве, но и не оправдать возложенных на него надежд. Подчиняясь благородному инстинкту, прежде чем заговорить, Деронда бережно накрыл ладонью руку старика и только после этого неторопливо, словно сознавая, что может ошибаться, произнес:

– Вы не забыли то, что я сказал во время нашей первой встречи? Помните, что я не принадлежу вашему народу?

– Это не может быть правдой, – немедленно прошептал Мордекай, ничуть не удивившись.

Наступило молчание. Деронда не мог ничего ответить, сознавая, что эти слова: «Это не может быть правдой» – начали заражать и его. Мордекай же, слишком глубоко погруженный в важность духовной связи с Дерондой, чтобы следить за своей речью, неожиданно добавил:

– Вы не уверены в своем происхождении.

– Откуда вам это известно? – быстро спросил Даниэль, отшатнувшись от него.

– Просто знаю. Знаю! Иначе для чего вся моя жизнь?! – воскликнул он тихо, но настойчиво. – Скажите мне все. Скажите, почему отрицаете, что вы еврей?

Он не мог представить, что его вопрос заденет самую чувствительную струну собеседника. Неизвестность происхождения, которая питала единственную надежду Мордекая, постоянно была источником страданий для Даниэля, угрожая смениться болезненной правдой о матери. Однако момент обладал не только новым, но и торжественным смыслом: любая отговорка могла превратиться в подлый отказ исполнить возложенную на него миссию. После долгого молчания он с усилием заговорил:

– Свою мать я никогда не знал и не имею о ней никаких сведений. Ни одного мужчину я не называл отцом, но уверен, что мой отец – англичанин.

Голос Даниэля дрожал от волнения, когда он впервые признался этому странному человеку.

– Все определится. Все узнается! – торжествующе воскликнул Мордекай. – Я искал вас много лет, и наконец нашел. Значит, и остальное придет, непременно придет.

– Мы не должны забывать о том, что не всегда наши надежды осуществляются на деле, – напомнил Деронда, стараясь говорить как можно мягче: он не желал обидеть Мордекая, но и не хотел давать пищу его мечтам.

Лицо Мордекая сияло от счастья, и даже последние слова Деронды не омрачили его.

– Вы напоминаете мне о том, что я нахожусь во власти иллюзий, что вся история веры нашего народа – одна иллюзия. Принимаю все оговорки. – Здесь Мордекай на миг умолк, а потом склонил голову и хриплым шепотом изрек: – Так может стать и с моей верой, если вы превратите ее в иллюзию. Но вы этого не сделаете.

Пронзительность, с которой эти слова проникли в сознание, заставила Деронду еще глубже почувствовать, что наступил решающий момент и следует проявить твердость.

– Во всем, что касается моего происхождения, нет моей воли, – возразил он. – На мою дальнейшую жизнь оно не может иметь никакого влияния, и я не могу обещать, что постараюсь ускорить разоблачение. Чувства, пустившие корни в моей душе еще в детстве, могут помешать мне. Всему свое время. Я должен узнать, какой будет моя жизнь, если станет частью вашей.

Мордекай ответил, тяжело дыша: