Даниэль Деронда

Мордекай в свете газового фонаря взглянул на спутника с тревогой на изможденном лице и спросил медленно, с особой значительностью.

– Когда вы вернетесь?

– Можно не называть конкретной даты? Вы позволите как-нибудь вечером, после вашего дежурства в книжной лавке, зайти к вам? Полагаю, Коэны не будут против, когда узнают о наших встречах наедине?

– Ничуть, – ответил Мордекай. – Но помните, что дни мои сочтены, а все надежды покоятся исключительно на вас.

– Я их оправдаю, – заверил Деронда. – Приду через неделю, в первый же свободный вечер. Если удастся, то в субботу или в понедельник. Поверьте.

Он снял перчатку и протянул руку. Мордекай горячо ее пожал и воодушевленно проговорил:

– Это свершилось, а остальное грядет!

Так они простились.

Часть шестая. Откровения

Глава I

Представьте борьбу, возникшую после разговора с Мордекаем в сознании Деронды, привыкшего не только глубоко чувствовать, но и живо вопрошать. Не наделенному столь острой восприимчивостью молодому человеку старый еврей и его странная речь показались бы явлением необычным и повергли в замешательство, однако на Деронду это произвело настолько глубокое впечатление, что, подчиняясь своей обычной пытливости ума, он начал анализировать причины своего волнения и отыскивать средства противостять ему. Сознание того, что он попал под влияние пылкой веры в него Мордекая, вызывало серьезную тревогу. Характерной особенностью Деронды было пугаться всего, что близко подступало к нему. Если бы он прочитал, что такое событие случилось много веков назад в Риме, Греции, Малой Азии, Палестине или Каире с неким молодым человеком, разочарованным повседневной скукой и стремящимся обрести чувство товарищества и осознание долга, то счел бы это вполне естественным. Так неужели он должен стыдиться собственного волнения лишь потому, что одевается к обеду, носит белый галстук и живет среди людей, способных осмеять его чувства, не заметив в них ничего, кроме высокомерной причуды? Трусость перед модным невежеством и легкомыслием была чужда Деронде. Но столь же чуждой казалась ему готовность следовать по неизвестному пути без согласия разума.

Что же, в конце концов, произошло на самом деле? Деронда совершенно точно знал, как ответил бы на этот вопрос сэр Хьюго: «Чахоточный еврей, доведенный до крайнего фанатизма жизненными трудностями и приближением смерти, нашел в Даниэле собственную противоположность, воплощение некоего иллюзорного образа – плод отчаяния и надежды: отчаянья при мысли о конце земной жизни и неистребимой надежды на распространение фанатичных идей. Пример, возможно, странный, исключительный по форме, но по сути своей отнюдь не редкий. Фанатизм не был явлением столь же распространенным, как банкротство, хотя в различных проявлениях встречался нередко. Пока Мордекай стоял на мосту, ожидая воплощения своих иллюзий, другой энтузиаст не сомневался, что подобрал ключ к тайнам Вселенной, который превосходил идеи Ньютона, и что все физики вступили в заговор, чтобы уничтожить его открытие и оставить Вселенную на замке. Еще один открыл новую метафизическую систему, отличающуюся от прежних только на волосок и потому единственно верную. Здесь и там по свету бродят ужасные создания с лихорадочно горящими глазами в поисках человека, обязанного их выслушать. Мордекай отличался от них более трогательной внешностью и более страстной, убедительной манерой речи. Он был поэтичнее, чем какой-нибудь общественный реформатор, смотрящий на мир как на цветной параллелограмм, или энтузиаст, улекающийся, к примеру, канализационной системой. И все-таки Мордекай относился именно к этому типу людей. Конечно, было бы правильнее и человечнее поддержать его, утешить и успокоить. Но какова вероятность, что его идеи действительно имеют ту ценность, которую он им приписывал? Человек опытный в таких случаях обычно заранее знает, что следует думать и как поступить. Что же касается убежденности Мордекая в том, что ему удалось найти новое, полное сил «Я», здесь его ждало самое тяжкое – и вместе с тем последнее – разочарование».