Даниэль Деронда

«Не могу же я ограничить сознание предубеждением, – сказал себе Деронда, – что между этим евреем и мной не может возникнуть значимых отношений только потому, что он облекает все в иллюзорную форму. Кем стану для него я и кем станет для меня он, не может целиком зависеть от его идей относительно нашей встречи. Для меня наше знакомство – дело простое, и к нему меня привела цепь реальных событий. Не встретив Майру, я вряд ли заинтересовался бы евреями и уж точно не отправился бы на праздные поиски Эзры Коэна, не зашел бы в лавку мистера Рэма и не спросил, сколько стоит биография Маймонида[67]. Мордекай, мечтавший об ученике, в свою очередь, увидел во мне воплощение своих чаяний. Я в достаточной степени соответствовал его образу. Он принял меня за своего. Что, если его впечатление – старый еврей во Франкфурте предположил то же самое, – несмотря на все доводы против, справедливо и мне действительно суждено разделить некоторые из его идей? Но что, если исход окажется совсем другим? В этом случае мне неизбежно придется жестоко разочаровать беднягу. Не исключено, что следует готовиться именно к такому результату. Боюсь, никакая нежность с моей стороны не облегчит его страданий. А если я не разочарую его – будет ли результат менее болезненный для меня?»

Деронда погрузился в сомнения. В последнее время в душе его возникли чувства, пошатнувшие то отвращение, с которым прежде он думал о себе как о еврее. К тому же он был романтиком и видел трепетный интерес в возможности присоединиться к легиону юных героев, отправляющихся на поиски тайного наследия, тем более что путь этот лежал не только в области практической деятельности, но и в области мысли.

Уверенность в том, что его отец – англичанин, лишь укрепилась ввиду возникших сомнений, и если вдруг когда-нибудь эта уверенность оказалась бы иллюзией, он не нашел бы сил сказать: «Я должен радоваться». Преодолевшая все обиды любовь к сэру Хьюго заставляла в страхе отвергать даже тень подобного предположения.

В чем бы ни заключалась правда, Деронда повторил себе те же слова, которые сказал Мордекаю: без веских причин он не в праве ничего предпринять для открытия роковой тайны. Больше того, ему хотелось продлить эту неопределенность – хотя бы на некоторое время. Если дальнейшее общение с Мордекаем не принесет ничего, кроме иллюзий, отсутствие надежных доказательств в еврейском происхождении Деронды избавит Мордекая от ужасного разочарования. В то же время эта неопределенность могла послужить предлогом для Мордекая оказать ту дружескую услугу, которой Деронда так от него ждал.

Такие размышления занимали Даниэля в течение четырех дней, прежде чем он смог исполнить данное Мордекаю обещание навестить его в доме Эзры Коэна. Отправиться в Холборн раньше никак не удавалось, поскольку поручения сэра Хьюго простирались до позднего вечера.

Глава II

«Если страдание имеет ранги, то народ Израиля превосходит все другие народы. Если продолжительность страданий и терпение, с каким они переносятся, облагораживает, то евреи присутствуют среди аристократии каждой страны. Если создавшая несколько классических трагедий литература называется богатой, то что можно сказать о национальной трагедии, длящейся пятнадцать сотен лет, где поэты и актеры предстают героями?»

Деронда недавно прочел эти строки в «Поэзии синагоги в Средние века» Леопольда Цунца и невольно вспомнил о них по пути к Коэнам, которые не несли на себе печать скорби и не обнаруживали никаких признаков аристократизма. Эзра Коэн не был облечен возвышенным пафосом мученичества, а его стремление к обогащению, по-видимому, поощрялось тем успехом, который составлял самую неприятную черту жадности евреев в течение долгих веков их скитаний по миру. Этого Иешуруна[68]

в облике ростовщика трудно было назвать символом великой еврейской трагедии. И все же разве не типично, что Мордекай, в котором воплотилось все национальное самосознание, нашел приют под крышей самодовольного и невежественного процветании Коэнов?

Появление Деронды вызвало на их лицах радостное сияние. Сам Коэн не упустил возможности заметить, что если бы кольцо пролежало немного дольше, то принесло бы больше денег, но он ничуть об этом не жалеет, так как женщины и дети чрезвычайно рады встрече с молодым джентльменом, чей первый визит доставил им такое удовольствие, что с тех пор они «только и делают, что вспоминают о нем». Молодая миссис Коэн поначалу выразила сожаление, что малышка уже спит, а потом обрадовалась, узнав, что Аделаида Ребекка еще не легла, и попросила Деронду не задерживаться в ломбарде, а сразу пройти в гостиную, чтобы повидать «маму и детей». Он охотно принял приглашение, тем более что предусмотрительно приготовил небольшие подарки: набор бумажных фигурок для Аделаиды, а также костяную чашку и шарик для Джейкоба.

Старуха сидела с колодой карт и вместе с детьми мастерила «пластинки». Одну такую только что бросили на пол, но она не развалилась.

– Стой! – закричал Джейкоб, подбежав к гостю. – Не наступай на мою пластинку! Смотри, как я снова ее подкину.