Даниэль Деронда

– О! Причины наших поступков! – саркастически отозвалась княгиня. – Когда человеку столько лет, сколько мне, непросто ответить на вопрос, почему я что-то сделала так, а не иначе. Каждая женщина, видимо, обязана поступать так, как поступают другие, иначе превращается в чудовище. Но я не чудовище, хотя не всегда чувствую то же, что чувствуют другие женщины. Например, я не питала к тебе тех чувств, которые питают матери к детям, – во всяком случае, если верить их словам. Я была рада освободиться от ребенка, но позаботилась о нем и отдала ему немалый капитал отца. Почему сейчас все изменилось? На то есть свои причины. Последнее время меня терзает смертельная болезнь. Вряд ли я проживу еще год. Я не собираюсь отказываться от всего, что совершила. Не хочу притворяться, что люблю, если не люблю. Но если я поступила несправедливо к памяти мертвых, то у меня осталось немного времени, чтобы сделать то, что я не успела или не захотела сделать прежде.

Богатство интонаций, звучавших в ее голосе, свидетельствовало о безупречном актерском мастерстве. В натуре этой женщины все чувства – тем более трагические – принимали драматическую форму. Ее игра отличалась редким совершенством мимики, экспрессии и жестов, однако Деронда об этом не думал, сосредоточившись на словах. Голос и чудесное лицо княгини незаметно проникли в его душу. Единственное, о чем он с благоговейным страхом мечтал, это как можно больше узнать о странном психологическом конфликте его матери, который сопровождал его появление на свет. Чуткая натура не могла пропустить страдание и искренность последних слов, а потому, когда княгиня умолкла и отвернулась, устремив взор в пространство, Деронда не осмелился произнести ни слова. Следовало дождаться, пока она снова заговорит. Случилось это внезапно: княгиня быстро повернулась к сыну и продолжила с новой энергией:

– Сэр Хьюго много писал о тебе, рассказывал о твоем удивительном уме. По его словам, ты понимаешь все куда глубже, чем он в свои шестьдесят лет. Настоящий мудрец. Ты сказал, что рад узнать о своем еврейском происхождении. Я не стану кривить душой и уверять, что изменила свое мнение о еврейской расе. Твои чувства прямо противоположны моим. Ты не благодаришь меня за то, что я сделала. Сможешь ли ты понять мои действия или продолжишь их осуждать?

– Я стремлюсь понять вас всеми силами ума и сердца, – ответил Деронда, твердо встретив острый вопросительный взгляд. – Таков горький противовес моему желанию осудить ваши действия. Вот уже пятнадцать лет я стараюсь понять тех, кто расходится во мнениях со мной.

– В этом ты совсем не похож на своего деда, хотя внешне представляешь его точную копию – конечно, в молодости. Он никогда меня не понимал и думал только о том, как подчинить своей воле. Под страхом отцовского проклятия мне предстояло стать той, кого он называл «еврейской женщиной». Я должна была чувствовать то, чего не чувствовала, и верить в то, во что не верила: испытывать благоговейный страх перед куском пергамента в мезузе над дверью; строго следить, чтобы кусочек масла не попал в мясное блюдо; восторгаться тем, что мужчины надевают тфилин, а женщины нет. Иными словами, видеть мудрость в древних законах, казавшихся мне нелепыми. Следовало любить бесконечные молитвы в безобразной синагоге, соблюдать ужасные посты и постоянно слушать вечные рассказы о нашем народе. Надо было вечно думать о прошлом Израиля, хотя меня это прошлое ничуть не интересовало. Меня привлекал огромный мир: хотелось найти в нем свое место. Жизнь в тени отцовских запретов и предписаний не вызывала ничего, кроме ненависти. Нескончаемые наставления – «такой ты должна быть, такой не должна быть» – с каждым годом давили все отчаяннее. Хотелось жить свободной жизнью, делать то, что делают все, не заботясь о последствиях! А ты рад, что родился евреем! – Голос княгини наполнился горькой язвительностью. – Но это лишь оттого, что тебя не воспитывали в иудейской традиции и ты не знаешь, от чего я спасла тебя.

– Решившись на этот шаг, вы подразумевали, что я никогда не узнаю о своем происхождении? – не удержавшись, спросил Деронда. – Почему же вы изменили свое мнение?

– Да, именно об этом я думала, на этом настаивала. Несправедливо утверждать, что я изменила мнение. Обстоятельства изменились независимо от меня. Я по-прежнему все та же Леонора. – Она коснулась груди. – Здесь прежнее желание, прежняя воля, прежний выбор. Но… – Княгиня плотно сжала губы и продолжила глухо, почти скороговоркой: – Обстоятельства наступают подобно злобному колдовству! Мысли, чувства, ночные видения – это и есть обстоятельства. Разве не так? Я не согласна, но подчиняюсь деспотичной силе. Добровольно мы подчиняемся только любви. Я смиряюсь с неизбежностью увядания, боли, медленной смерти. Могу ли я любить все это? Но я вынуждена выполнить волю покойного отца. Я вынуждена сказать тебе, что ты еврей, и передать то, что он велел.