Даниэль Деронда

Проходили дни. В воздухе Италии витало ощущение войны между Пруссией и Австрией, а время поспешно маршировало навстречу судьбоносной битве возле городка Садова. В Генуе становилось все жарче, вдали от центра дороги покрывались толстым слоем белой пыли, расставленные возле домов олеандры в кадках все больше напоминали утомленных туристов. Город спасали лишь прохладные вечера: они выманивали из домов тех, кого зной загнал в убежища, и наполняли улицы веселой жизнью до тех пор, пока яркие краски не таяли в потоке лунного света. С заходом луны все вокруг погружалось в ночной мрак и тишину. Внизу, в черноте моря, горели огни огромного генуэзского порта, а в черноте неба сияли звезды. Замкнутый, в состоянии напряженного ожидания, Деронда наблюдал за сменой дней и ночей, как мог бы наблюдать за удивительными часами, где торжественный бой сопровождался приближением и отступлением причудливой процессии старинных фигур. В то же время уши его ждали другого сигнала, также не лишенного торжественности: он начал уставать от впечатлений и обнаружил, что воспринимает все происходящее с равнодушием узника, ожидающего освобождения. В письмах Мордекаю и Гансу он избегал рассказов о себе, однако уже приближался к тому состоянию, когда все темы становятся личными.

Много ночей Деронда провел без сна, стоя у распахнутого окна и глядя во тьму моря и неба. Неизвестность собственного положения, которому Мордекай придавал такую значительность, угнетала и настраивала на мрачный скептицизм.

И вот наконец однажды утром, на третьей неделе ожидания, в дверь постучали не так, как обычно стучали служащие отеля. В номер вошел слуга в охотничьей ливрее и по-французски сообщил, что княгиня Хальм-Эберштейн прибыла, но собирается весь день отдыхать и будет признательна, если месье освободится к семи часам, когда она сможет его принять.

Глава II

Подойдя к двери занимаемых матушкой апартаментов, Деронда снова ощутил себя мальчиком, преисполненным волнений и надежд. Две служанки в передней взглянули на него с особым интересом, удивленные тем, что доктор, для консультаций с которым госпожа приехала в Геную, оказался поразительно красивым молодым джентльменом, чья внешность придавала живость даже строгим линиям вечернего костюма. Однако сам Деронда ничего не замечал до тех пор, пока не вошел во вторую комнату, в дальнем конце которой застыла высокая женская фигура, ожидавшая, очевидно, его.

С ног до головы она была окутана черными кружевами, ниспадавшими с седеющих волос и плавно переходящими в длинный трен. Обнаженные до локтей руки – если не считать дорогих браслетов – были изящно сложены, а гордая осанка делала даму красивее, чем она была на самом деле. Однако Деронда не позволил себе роскоши созерцания, а быстро подошел, принял поданную руку и поднес к губам. Дама пристально смотрела на него, причем ее взгляд и лицо так быстро менялись, что каждую минуту она казалась совсем другой. Деронда не смел пошевелиться, не знал, как себя вести, однако чувствовал, что краснеет как девушка. Воображаемые встречи с матерью казались более реальными, чем эта! Он даже не мог представить, на каком языке она заговорит. Вряд ли по-английски. Внезапно дама положила руки ему на плечи, а лицо ее осветилось восхищением.

– До чего же ты красив! – проговорила она по-английски тихим мелодичным голосом, с приятным акцентом. – Я знала, что так и будет.

Она расцеловала сына в обе щеки, и он поцеловал ее в ответ. И все же это приветствие напоминало встречу не матери и сына, а королевских особ.

– Я твоя мать, но любить меня ты не можешь, – продолжила дама более холодным тоном.

– Я думал о вас больше, чем о ком-либо другом, – ответил Деронда дрожащим от волнения голосом.

– Я не такая, какой ты меня представлял? – решительно проговорила княгиня, убрала руки с его плеч и скрестила на груди, словно приглашая себя рассмотреть.

Деронда всегда представлял ее лицо похожим на свое, и сейчас заметил сходство, но незначительное. Мать представляла собой удивительное создание. Что же внушало сыну болезненное ощущение отчужденности? Остывшая красота несла в себе странные черты, словно перед ним стояла не земная женщина, а Мелузина[78]

, связанная с иным, сверхъестественным миром.

– Я думал о том, что вы, возможно, страдаете, – признался Деронда, больше всего на свете боясь ее обидеть, – и мечтал принести вам утешение.

– Я действительно страдаю, но утешить меня ты не сможешь, – резко ответила княгиня и, опустившись на диван с заботливо уложенными подушками, указала на место рядом. – Садись. – Заметив в лице сына печаль, она добавила мягче: – Сейчас я не страдаю. Мне легче. Я даже могу говорить.

Деронда сел, молча ожидая продолжения. Казалось, перед ним появился таинственный Фатум, а не долгожданная мать. Он начал с интересом наблюдать за ней с того духовного расстояния, на которое она его отбросила.