Даниэль Деронда

Тем не менее в здравом уме Мейрик представлял собой милейшее создание, а в Деронде нашел друга, готового постоянно находиться рядом и поддерживать в смутные моменты помрачения, грозившие долгим и мучительным раскаянием. В комнате Даниэля Ганс обитал не меньше, чем в своей: изливал душу в рассказах об учебе, увлечениях, надеждах, бедности родного дома и любви к матери и сестрам, о тяге к живописи и твердом намерении отказаться от призвания ради куска, которым собирался поделиться с семьей. Ответной откровенности Ганс не требовал – скорее воспринимал Деронду как обитателя Олимпа, свободного от любых желаний и потребностей: подобный эгоизм в дружбе распространен среди деятельных, экспансивных натур. Приняв навязанные условия как данность, Деронда уделял Мейрику столько внимания, сколько тот требовал, по-братски заботился о его благополучии, опекал в минуты затмений и находил деликатные способы не только поддержать товарища материально, но и уберечь от неприятностей. Подобная дружба быстро становится нежной: один простирает сильные спасительные крылья, готовые укрыть и защитить, в то время как другой с восторгом принимает горячую заботу. Мейрик упорно стремился получить стипендию по классической филологии, а своими успехами, во многих отношениях выдающимися, в значительной степени был обязан благотворному влиянию Деронды.

Впрочем, проявленная в начале осеннего семестра неосмотрительность угрожала разрушить надежды Ганса. В своих обычных метаниях между лишними тратами и безжалостным самоограничением он заплатил слишком большую сумму за очаровавшую его старинную гравюру, а чтобы компенсировать расходы, приехал из Лондона в вагоне третьего класса, где дул резкий ветер, швыряя в глаза угольную пыль и прочий мусор. В результате развилось тяжелое воспаление, грозившее длительной болезнью. Сокрушительные обстоятельства потребовали от Даниэля бескорыстной готовности посвятить себя помощи страждущему, так что все другие дела отошли на второй план. Он стал Гансу и нянькой, и глазами, корпел вместе с ним и за него над классическими текстами – все ради шанса на спасение стипендии. Чтобы скрыть недомогание от матери и сестер, Ганс сослался не необходимость заниматься и провел Рождество в университете, и Даниэль остался вместе с ним. Помогая другу, он до такой степени ослабил хватку в борьбе с математикой, что Ганс, наконец, задумался и сделал вывод:

– Старик, ты так преданно возишься со мной, что рискуешь собственной учебой. С твоей математической зубрежкой недолго уподобиться Моисею, Магомету или еще кому-нибудь подобному, кто упорно грыз гранит науки, а потом за один день забыл все, что учил сорок лет.

Деронда отказывался признать, что сам видит опасность. Некоторое безразличие к собственным успехам стало следствием двух различных стремлений: с одной стороны, он всеми силами старался помочь Гансу получить жизненно необходимую стипендию, а с другой – ощущал возрождение интереса к античности. И все же когда, спустя долгое время, к Гансу все-таки вернулось зрение, Деронда нашел достаточно сил и упорства, чтобы сделать рывок и восстановить утраченные позиции. Попытка закончилась неудачей, но какое огромное удовлетворение доставила победа Мейрика!

Успех мог бы примирить Деронду с университетским курсом, однако пустота всего на свете, начиная с политики и заканчивая развлечениями, никогда не кажется такой безысходной, как в случае провала. Отсутствие личного успеха не стало для него трагедией столь же мучительной, как осознание напрасно потраченного времени. Напряженная, но безрезультатная работа вызвала отвращение к возобновлению процесса, а отвращение, в свою очередь, превратило смутное желание бросить Кембриджский университет в настойчивое намерение. В разговоре с Мейриком Даниэль дал понять, что рад сложившейся ситуации, освободившей его от сомнений, но в то же время подчеркнул, что в случае серьезного возражения со стороны сэра Хьюго обязан подчиниться.

Радость и признательность Ганса омрачились глубокой тревогой. Он верил в искреннее желание Деронды, но глубоко переживал, что, помогая ему, Даниэль не оправдал доверия опекуна.

– Если бы ты получил стипендию, – печально заключил он, – сэр Хьюго решил бы, что ты просишь позволения оставить университет из высоких побуждений. Ради меня ты упустил свою удачу, а отблагодарить тебя я не могу.

– Еще как можешь! Для этого достаточно всего лишь получить титул лучшего стипендиата. А для меня твоя победа станет идеальным вложением собственной удачи.

– К черту! Ты не даешь утонуть жалкой дворняжке и желаешь видеть ее прекрасной породистой собакой. Поэты написали немало трагедий о том, как ради достижения цели люди готовы совершить любое зло; я же сочиню трагедию о парне, совершившем добро и страдавшем от его последствий.

Ганс написал секретное письмо сэру Хьюго с подробным рассказом о том, что без самоотверженной помощи Даниэля он едва ли смог бы получить ученую степень, к которой так стремился.