В Кембридже Даниэль произвел такое же впечатление, как и в Итоне. Каждый, кто им интересовался, приходил к выводу, что юноша мог бы занять высокое положение, если бы обладал большей целеустремленностью и рассматривал учебу только как путь к достижению успеха, а не как средство для развития помыслов и убеждений. Деронда критиковал методы и спорил относительно ценности груза и упряжи – в то время как следовало собраться с силами и упорно его тянуть. Поначалу учеба в университете привлекала новизной: устав от изучения классики в Итоне, Деронда с энтузиазмом занялся математикой, к которой проявил способности еще под руководством мистера Фрейзера, и с удовольствием осознал собственную силу в новой науке. Это удовольствие, наряду с благоприятным мнением наставника, привело к решению получить первую ученую степень по математике. Хотелось порадовать сэра Хьюго заметными достижениями. Занятия высшей математикой, обладавшей свойственной любому интенсивному мыслительному процессу притягательностью, способствовали более сознательной и напряженной работе.
Но здесь возникло препятствие: Даниэль ощутил тягу к основательным научным занятиям, не имевшими ничего общего с требованиями предстоящего экзамена. (Деронда учился пятнадцать лет назад, когда совершенство нашей университетской системы еще не было неопровержимым.) В минуты особенно острого разочарования он упрекал себя за то, что не устоял против условных преимуществ английского университета, и даже обдумывал возможность попросить у сэра Хьюго позволения оставить Кембридж и отправиться учиться за границу, где система образования предоставляла студенту значительную независимость. Ростки этого стремления взошли еще в пору детского увлечения всемирной историей, пробудившего желание путешествовать и в любой стране чувствовать себя как дома подобно средневековым студентам. Сейчас Даниэль мечтал о такой подготовке к жизни, которая не ограничивала бы его узкими рамками одной науки и не лишала выбора, основанного на свободном развитии. Не трудно понять, что главный недостаток Деронды заключался в излишней склонности к размышлениям и сомнениям. Перед ним не стояла цель как можно быстрее начать зарабатывать на жизнь или найти свое место в профессии, а чувствительность к туманному факту собственного рождения заставляла его желать как можно дольше оставаться в пассивном положении. Другие люди, говорил он себе, имели более определенное положение и более ясные обязательства, однако тот проект, который соответствовал его наклонностям, мог так и не выйти за рамки бесплодных раздумий, если бы определенные обстоятельства не ускорили его осуществление.
Обстоятельства эти возникли в результате горячей дружбы, продолжавшейся и в более поздние годы. На одном с ним курсе учился стипендиат из Крайст-Хоспитали, отличавшийся эксцентричностью. Один взгляд на истощенное лицо и спадавшие на воротник светлые волосы заставлял вспомнить старинные работы средневековых немецких живописцев. Отец юноши, известный гравер, умер одиннадцать лет назад, так что мать одна, на крошечный годовой доход, растила и учила трех дочерей. Ганс Мейрик чувствовал себя колонной – точнее, корявым искривленным стволом, на который опирались хрупкие вьющиеся растения. Для надежности этой опоры вполне хватало и способностей, и искренней родственной любви: легкость и скорость постижения наук могла принести Гансу заслуженные призы в Кембридже – точно так же, как, несмотря на странности, приносила в школе. Единственная опасность заключалась в том, что непредсказуемое поведение могло проявиться в любое, порою фатально неподходящее, время. Нельзя утверждать, что Ганс обладал дурными привычками, однако время от времени переживал приступы злого безрассудства и совершал поступки похуже любой дурной привычки.