Даниэль Деронда

– Нельзя оставлять одежду. Тот, кто заметил вас не берегу, непременно решит, что вы утонули, – объяснил он жизнерадостно. – К сожалению, мне нечего предложить, кроме собственного сюртука. Может быть, не откажетесь накинуть его на плечи, пока плывем по реке? Так поступают все дамы, когда возвращаются поздно вечером. – Даниэль снял сюртук и с улыбкой протянул ей.

Девушка грустно улыбнулась в ответ и накинула сюртук на плечи.

– А еще у меня есть печенье. Хотите?

– Нет. Не могу есть. Деньги на хлеб у меня еще остались.

Деронда промолчал и начал энергично грести. Долгое время они плыли, не говоря ни слова. Незнакомка не смотрела на него, но следила за веслами, слегка наклонившись вперед и как будто согреваясь и чувствуя возвращение к жизни. Сумерки сгущались: красные отсветы на небе пропали, и маленькие звезды появились одна за другой, – но луна еще не взошла над деревьями и высокими зданиями. Полумрак не позволял ясно различить выражение лица девушки, и Даниэль все еще тревожился за ее разум, так как намерение совершить самоубийство не вызывало сомнений. Деронда хотел начать разговор, но сдерживался в надежде внушить доверие и дождаться, пока она первой нарушит молчание. Наконец незнакомка заговорила.

– Мне нравится слушать плеск воды.

– И мне тоже.

– Если бы вы не появились, меня бы уже не было на свете.

– Невыносимо это слышать. Надеюсь, вы никогда не пожалеете о моем появлении.

– Не понимаю, как я смогу радоваться жизни. Горе и несчастье продолжались дольше, чем счастливое время. – Она немного помолчала и мечтательно добавила: – «Dolore, miseria…» – эти слова кажутся живыми.

Деронда хранил молчание. Любые вопросы сейчас казались бестактными и вульгарными. Он боялся проявить любопытство благодетеля или переступить черту почтительности лишь потому, что застал незнакомку в стесненных и печальных обстоятельствах. Она задумчиво продолжила:

– Я думала, что это не преступление. Перед лицом вечности жизнь и смерть едины. Знаю, что наши отцы убивали своих детей, а потом и себя, чтобы очистить души. И решила поступить так же. Но теперь мне приказано жить, а как я буду жить, не понимаю.

– Вы найдете друзей. Я найду их для вас.

Она покачала головой и скорбно возразила:

– Но только не моих маму и брата. Их я найти не могу.

– Вы, должно быть, англичанка? Да… безупречно говорите по-английски.

Девушка не ответила, но снова взглянула на Даниэля, пытаясь рассмотреть его в неверном свете. До сих пор она наблюдала за движением весел. Казалось, она пребывала в полудреме и сама не знала, какая часть сознания спит и видит сны, а какая бодрствует. Безысходное одиночество притупило ощущение реальности и способность отличать внутреннее от внешнего. Девушка смотрела с робким интересом – так затерянный в пустыне путник смотрит на ангельское видение, еще не понимая, что оно несет: гнев или милость.

– Хотите знать, англичанка ли я? – уточнила она наконец, в то время как Деронда нервно краснел под ее пристальным взглядом, который не столько видел, сколько чувствовал.

– Не хочу знать ничего, кроме того, что вы сочтете нужным сказать, – ответил он, все еще опасаясь, что сознание ее блуждает. – Может быть, сейчас лучше вообще ничего не говорить.

– Скажу. Я иудейка, хоть и родилась в Англии.

Деронда молчал, удивляясь, что сам об этом не подумал, хотя любой, кто когда-нибудь видел испанских девушек с тонкими чертами лица, скорее всего принял бы ее за испанку.

– Презираете меня за это? – тихо спросила незнакомка. Печаль в ее голосе пронзила душу, как пронзает крик испуганного бессловесного существа.

– С какой стати? – удивился Деронда. – Я не настолько глуп.

– Знаю, что многие из иудеев плохие.

– Многие христиане тоже. Однако не сочту справедливым, если вы начнете презирать меня за это.

– Мои мама и брат были хорошими. Но я их никогда не найду. Я приехала издалека – из другой страны. Убежала. Но не могу вам всего сказать… нет сил говорить об этом. Я думала, что сумею найти маму, что Бог мне поможет. Но потом отчаялась. Сегодня утром, едва рассвело, в голове зазвучало одно слово: «никогда». Никогда! А теперь… начинаю думать… – Слова утонули в рыданиях. – Теперь мне приказано жить… может быть, мы плывем к ней.