Дар. 12 ключей к внутреннему освобождению и обретению себя

Я молчала в надежде среди прочего защитить своих детей от той боли, которую долгие годы носила в себе. И меньше всего думала, что мой прошлый опыт может иметь хоть какой-нибудь резонанс или влияние на умы. Я над этим не задумывалась до определенного момента, случившегося в начале 1980-х годов, когда ко мне по решению суда направили четырнадцатилетнего мальчика. Он вошел в мой кабинет весь в коричневом — коричневая футболка, коричневые высокие ботинки, — облокотился на мой стол и выдал тираду, что пришло время Америке снова стать белой, что пора «убить всех евреев, всех чернокожих, всех мексиканцев и всех узкоглазых». Во мне одновременно вскипела ярость и подступила тошнота. Мне хотелось схватить его и вытрясти из него всю дурь. Хотелось прокричать прямо ему в лицо: «Ты понимаешь, с кем разговариваешь? Я видела, как моя мать шла в газовую камеру!» — но это я проорала про себя. И вот, когда я была готова чуть ли не придушить его, вдруг прозвучал внутренний голос, сказавший мне: «Найди в себе фанатика».

Я пыталась его заткнуть, этот внутренний голос. «Непостижимо! Какой из меня фанатик?» — урезонивала я его. Я выжила во время холокоста, я пережила эмиграцию. Ненависть фанатиков отняла у меня родителей. На фабрике в Балтиморе я пользовалась уборной «для цветных» в знак солидарности с моими афроамериканскими коллегами. Я ходила на марш за гражданские права вместе с доктором Мартином Лютером Кингом. Я не фанатик!

Чтобы остановить нетерпимость и мракобесие, нужно начать с себя. Отказаться от осуждения и выбрать сострадание.

Сделав глубокий вдох, я наклонилась, внимательно посмотрела на этого мальчика с такой добротой, на которую меня только хватило, и попросила его рассказать больше о себе.

То был едва различимый жест признания — не его идеологии, но его индивидуальности. И этого оказалось довольно, чтобы он скупо рассказал об одиночестве в детстве, о всегда отсутствующих матери и отце, об их вопиющем пренебрежении родительским долгом и чувством. Выслушав его историю, я напомнила себе, что он стал экстремистом не потому, что родился с ненавистью. Он искал того же, чего хотим все мы: внимания, любви, признания. Это его не оправдывает. Но обрушивать на него свои ярость и презрение не имело смысла: осуждение только усилило бы в нем ощущение собственной ничтожности, которую методично взращивали в нем с детства. Когда он ко мне пришел, у меня был выбор, как с ним поступить: оттолкнуть, сделав его еще более непримиримым, или открыть возможность совсем другого утешения и чувства сопричастности.

Он больше ни разу не пришел ко мне на прием. Совсем не знаю, что с ним случилось: продолжил ли он идти по пути предрассудков, преступлений и насилия или смог исцелиться и изменить свою жизнь. Но что я знаю точно: пришел он с готовностью убивать таких, как я, а ушел в абсолютно другом настроении.

Даже нацист может быть послан нам Господом. Этот мальчик многому меня научил: я окончательно поняла, что у меня всегда есть выбор — вместо осуждения проявить сострадание и любовь. Признать, что мы с ним одной породы — мы с ним оба люди.

По всему миру идет новая волна фашизма, которая приобретает угрожающие размеры. Моим правнукам грозит перспектива унаследовать мир, все еще охваченный предрассудками и ненавистью; мир, в котором дети, играя на детской площадке, выкрикивают друг другу оскорбления, полные расовой ненависти, а когда подрастают, приносят оружие в школу; мир, где один народ отгораживается от другого стеной, чтобы отказать в убежище таким же людям, как они. Живя в атмосфере тотального страха и незащищенности, всегда возникает искушение ненавидеть тех, кто ненавидит нас. Я испытываю сострадание к тем, кого учат ненавидеть.

И я отождествляю себя с ними. А если бы я была на их месте? Если бы я родилась немкой, а не венгерской еврейкой? Если бы услышала, как Гитлер провозглашает: «Сегодня Германия, завтра весь мир»? И я могла бы пополнить ряды гитлерюгенда, и я могла бы стать надзирательницей в Равенсбрюке.

Не все мы потомки нацистов. Но в каждом из нас сидит свой нацист.

Свобода означает выбор. Это когда каждое мгновение зависит только от нас: потянемся ли мы к своему внутреннему нацисту или своему внутреннему Ганди. Обратимся ли мы к любви, с которой родились, или к ненависти, которой нас научили.

Нацист, который всегда с тобой, — это одна из наших ипостасей, способная ненавидеть, осуждать и отказывать людям в милосердии; это то, что мешает нам быть свободными, что дает нам право преследовать других, когда что-то идет не так, как мы хотим.

Я все еще набираюсь опыта в умении посылать своего внутреннего нациста подальше.