Дар ушкуйнику (СИ)

– Зачем, она ж отца любила? – покачал головой ватаман.

– Ни к чему ей такой отец.

– Да тебе ли то решать?! – повысил голос Микула.

– Месть должна была свершиться. Пусть каждый знает, что от кары не уйдет.

– Божьей дланью себя мнишь? – Микула поднял наручи, покрутил в руке – добротно сработаны, на совесть.

– А что бы ты сделал, ежели бы сестру твою сгубили, – жестким спокойным тоном произнесла Матрена, – потешились да вон выставили, в могилу до срока свели, племянницу сиротой оставили. Ты бы что сделал?

– Убил бы, – Микула швырнул наручи обратно на пол, – в честном бою, вызвал бы да шею свернул.

– А некому за меня на поединок выйти, одни мы с Даренкой остались, не Божена же просить, с него какой толк, он свою-то семью защитить не может, куда ему божий суд вершить. И я не жалею, слышишь, не пожалела ни дня! – перешла Матрена на крик. – Вернуть все назад, и то бы вновь сотворила.

Микула продолжал внимательно рассматривать железные колечки.

– Ей не говори, – Матрена, болезненно морщась, потерла виски.

– Я ей не враг, чтоб такое вываливать. Броню тестя моего завтра на двор княжий пришлешь, найду кому передать.

– Нельзя, старуха признает, – забеспокоился Жирослав.

– Пришлю, – согласилась Матрена. – Только зачем тебе от худого человека брать? Примета дурная.

– Не из пугливых, – тряхнул кудрями ватаман.

Глава XXXIII. Ледяной ветер перемен

По лицу старой княгини нельзя было прочесть ни единой мысли, просто непроницаемая маска, сотканная из тонких морщин.

– Сейчас сюда зайдет Дарья, с тобой проститься, – властным не требующим возражения тоном проговорил Микула. – Благословишь ее в дорогу и назовешь унукой, можешь слезу пустить, не помешает.

– И без тебя знаю, чего своей унуке говорить, подсказчики мне ни к чему, – как от назойливой мухи отмахнулась Евпраксия.

– Я тебя предупредил, – с открытой угрозой рявкнул Микула. – Да уговаривать остаться не вздумай, она все равно уедет, я так велю, только душу ей растревожишь. И Михалку с ней отряди, ежели мы здесь сгинем, ему град из пепла возрождать. А к князю приставь Дедяту в дядьки, больше толку будет.

– Силен советы старшим раздавать, зятек.

– То не совет, то воля моя, – Микула упирал на то, что главный сейчас здесь он.

– Дарью я люблю, чтоб ты там не думал, – тяжело вздохнула Евпраксия, – вглядываюсь в нее и сына своего Ростиславушку вижу, вроде как весточку он мне шлет. Хотела бы только добра ей пожелать, но пока она в граде, ты костьми ляжешь у стен детинца, а ежели она съедет, то, как тот волк, на цепь посаженный, все к лесу будешь коситься, как бы за ней удрать. Не стану я ее благословлять! – княгиня с вызовом поглядела на ватамана. – Ну, что сделаешь мне, старухе, удавишь?

– Князей малых заберу и уйду, и Дарья теперь со мной пойдет как миленькая, она клятвы нарушать не умеет, – Микула, чуть склоняясь над княгиней, понизил голос: – А ты сиди со своим градом, да тебе ведь и на град плевать, кому они нужны, лапотники чумазые, верно? Честь рода блюсти – вот благородная цель, да? Для этого можно и унуков сгубить, и не жаль.

– Да кто б говорил, – прохрипела Евпраксия, – ремесло разбойничье на себя примерил нешто для наживы? Так в худой рубахе ходил, пока тебя Дарья не обрядила. Нет, не для себя собираешь, с того богатства род желаешь возродить, посадником в Новом Торге сесть, а сыновья, глядишь, уж в Новгороде хозяйничать, как в старые времена, станут. Так чем я хуже? Останьтесь здесь, в Гороховце посадником сядешь при унуке моем, от Божена проку никакого нет, купчина, а не воин. Оборонишь град, вот тебе и вотчина, почет да уважение, сытая жизнь, а уж потом и об Новгороде можно подумать. Али тебе тут не понравилось? И Дарье не надобно в леса темные лезть, среди родни в своем дому останется, – Евпраксия, насколько позволяли резкие черты губ, мягко улыбнулась.

– Дарья уедет, и ты ее благословишь, – отмел все соблазны Микула.

Может, Даренка права, и Евпраксия действительно умом тронулась, коли уже не видит размаха надвигающейся беды. Ведь, когда войско к Рязани посылала, понимала, что в одиночку не выстоять, а теперь что ж – корни пустила в землю детинца, да колючими ветвями, до кого дотянуться сумеет, цепляется.

Раздался тихий скрип, это Дарья в нетерпении чуть-чуть приоткрыла дверь, заглядывая одним глазком в княжьи палаты. «Измаялась», – улыбнулся Микула.

– Проси, – как челядину махнула Евпраксия Микуле.

«Снова мнит себя хозяйкой, ну, пусть потешится».

Дарья порывисто вошла, кидая быстрые взгляды то на мужа, то на бабку. Приблизилась, кланяясь.

Евпраксия молчала, пристально разглядывая унуку, и Дарья не спешила начинать оправдываться.

– Светлая княгиня на нас не гневается, – за упрямую бабку сказал Микула, – и благословляет тебя в дорогу, – он едва заметно кивнул Евпраксии, мол, чего застыла, говори, как сговаривались.

Княгиня выпрямилась, насколько позволяла сгорбленная спина, повела тощими плечами.

– Зябко тут, печь вели жарче растопить, али дров для старухи жалко? Да кота тащи, мыши так и шныряют, – ткнула она кривым пальцем в Дарену.