Дарители жизни

Связь дочери с человеком без надежных корней, с сиротой без гроша в кармане и без видов на приличное будущее, Евлампия Пантелеевна и Яков Алексеевич считали позором. Им было неудобно перед людьми, как будто их дочь нарушила все приличия и пала так низко, что впору было посыпать голову пеплом. Они ходили с поникшим видом и с опущенными головами, отводили глаза от знакомых. И так думали не только они, так думали их родственники и друзья, которые им сочувствовали.

Родители просили дочь одуматься, увещевали ее, ругали, закрывали в доме и сторожили под окнами, чтобы она не выбралась через форточку. Дело дошло даже до розог, которыми однажды ее отхлестал отец за побег из дома. После этого по вечерам Прасковью Яковлевну закрывали в сарае, откуда убежать было невозможно. Но ничто не избавляло ее от больного наваждения. Она оставалась невменяемой.

Евлампия Пантелеевна непрестанно плакала, Яков Алексеевич сжимал виски руками, успокаивая головную боль, бабушка Фрося безвылазно сидела на печи, мальчишки Алексей и Петр ходили в доме на цыпочках... В напряженной тишине, как повилика на огороде, зарождалась и бурно разрасталась обоюдная ненависть. В том, что дочь лишилась разума, бедные Евлампия Пантелеевна и Яков Алексеевич не сомневались, но, как и чем ее лечить, не знали. Они мучительно ждали конца августа, надеясь, что она уедет в город и этот кошмар прекратится. Но юные влюбленные и после начала учебного года умудрялись видеться в выходные дни.

Вернувшись в сентябре на учебу, Прасковья Яковлевна к ужасу своему обнаружила, что беременна. Делать с этим она ничего не умела. Время до поездки домой потянулось долго и мучительно.

Но дома сказать о своем состоянии она никому не смела, кроме виновника своего несчастья.

Решение принято

Борис Павлович, узнав, что его Пашу родители опять избили, не подозревая, что она беременна, растерялся. Надо было что-то предпринимать, и, кажется, ясно, что именно. Только ведь он был не готов к такому повороту дела. Он совсем не собирался жениться — так рано, в 20 лет... Но теперь задумался. Видимо, раз уж так получилось, пришла пора обзаводиться семьей.

Самостоятельно решить возникшую проблему он не мог, потому что вопрос упирались в жилье. Куда вести жену? Ведь это село, чужой угол тут не снимешь. Дома он делил одну комнату с Георгием, младшим братом, еще подростком. И деть его было некуда.

Можно было поговорить с матерью, пожаловаться, чтобы вызвать сочувствие к Паше, авось она найдет выход. Поразмыслив, он этот вариант отбросил. Мать разжалобить трудно — никакие рассказы о побоях ее не тронут, она сама столько их перенесла от мужей, что считала заурядным явлением.

Оставалась бабушка Груня. В своем огромном доме она жила с овдовевшей невесткой и внуками, Николаем, Марией и Борисом-младшим. Места там было хоть конем гуляй. Загвоздка только одна — внуки, выросшие в Багдаде, оставались ей чужими, сколь бы в свое время она ни благоволила их отцу, первому мужу дочери. Вот Георгия она любила, потому что нянчила...

Борис Павлович начал анализировать все варианты. Стоп — так ведь и Людмилу, старшую сестру Бориса Павловича, бабушка Груня тоже нянчила до четырех лет! Может, есть смысл послать именно Людмилу на переговоры к бабушке — в ее доме нашлась бы комната либо для любимого внука Георгия, либо для них с женой.

В конце концов Борис Павлович решил сначала поговорить с братом Георгием, так сказать, в поисках мужской солидарности. Ведь это самый простой вариант — если Георгий согласится и сам попросится на жилье к бабушке Груне, она ему не откажет. И все решится в два счета! Их общая комната целиком останется в распоряжении Бориса Павловича. Борис Павлович был уверен, что тогда и мать подобреет и согласится отдать освободившуюся комнату им с Пашей, как-никак он единственный кормилец в семье, работающий по-настоящему. Это что-то значило!

Но у брата он нашел не солидарность, а непонимание, даже гнев.

— Ты что надумал, халдей заморский?! — закричал Жорж, едва понял, о чем просит старший брат. — Это мой дом, от родного отца мне достался! Ты тут ни при чем!

— Это же только на год, — уточнил Борис Павлович. — После института Паша трудоустроится, и мы найдем другое жилье.

— Ага, выкуришь вас потом, как же! — Жорж криво усмехнулся и едко добавил: — Пусть о тебе твой отец заботится.

Борис Павлович махнул рукой — он почти наперед знал, что брат у него никудышный человек, просто ничтожный. С невеселыми мыслями, немало упав духом, Борис Павлович побрел к сестре — единственной родной душе, оставшейся у него после того, как мать всю себя отдала второй семье.

— Да никуда вам ходить не надо! — сказала Людмила Павловна, выслушав брата. — Будете жить у нас. Правда, Сергей? — обратилась к Сергею Емельяновичу.

— Я не против, — сказал ее муж. — Надо было сразу к нам идти. Зачем ты унижался перед Жоржем, этим негодяем?

— Да как-то не подумал, что у вас можно... Вы же сами на квартире живете, меня это сбило с толку.

— На квартире, но у нас отдельные три комнаты. Мы ни от кого не зависим.

— Спасибо.