Давид Аркин. «Идеолог космополитизма» в архитектуре

Другое дело, что Любеткин не был в России десять лет, и его знание о ситуации в советской архитектуре оказалось устаревшим или как минимум опосредованным (он сам признавался, что цитировал некоторых советских авторов по памяти[489]). И все его рассуждения о группировках, о формализме и конструктивизме оказались к тому времени уже малоактуальными. В апреле того же 1932 года, когда в Лондоне был сдан в печать русский номер The Architectural Review, в Москве вышло постановление политбюро ЦК «О перестройке литературно-художественных организаций», согласно которому все художественные группировки ликвидировались…

Важно вместе с тем отметить, что интерес к советской архитектуре был вызван и сугубо внутрибританскими дискуссиями о модернизме и национальной традиции. В частности, один из самых влиятельных, но и консервативных британских архитекторов, Реджинальд Бломфилд считал, что модернизм противоречит английскому национальному характеру (englishness) и является исключительно континентальным явлением и «побочным продуктом большевизма»

[490]. Публикуя проекты советских конструктивистов (так же, как и скандинавских функционалистов), редакция The Architectural Review подчеркивала интернациональный характер модернизма и его релевантность для британской архитектурной практики.

Однако после поражения Ле Корбюзье, Любеткина и других модернистов в конкурсе на Дворец Советов и отмены конгресса CIAM интерес европейских модернистских журналов к советской архитектуре естественным образом пропал. А возобновился совсем в другом политическом и архитектурном контексте.

В 1942 году, спустя десять лет после статей Байрона и Любеткина, редакция The Architectural Review, предуведомляя статью Эдварда Картера «Советская архитектура сегодня», задавала вопросы:

Архитектурный стиль, который разрабатывался в России за последние пятнадцать лет, — одно из самых непостижимых явлений современной выразительности. Вот великая нация, прогрессивная и бесстрашная во всем, что касается современной жизни в годы мира и войны, но при этом ее архитектура кажется нам, на Западе, маскарадом в нарядах, заимствованных из других веков и других стран. Как такое возможно? Как это произошло и что это значит?[491]

То, что журнал за ответом на свои вопросы обратился именно к Картеру, понятно, хотя и несколько странно: помимо работы в Королевском институте британских архитекторов, он также был заместителем председателя SCR[492], то есть занимал явную просоветскую позицию и, конечно, вступился за советскую архитектуру: «отказ от модернистских усилий и возвращение к классическим формам» он объяснял следованием принципам соцреализма и влиянием массового вкуса, а неприятие этого британскими архитекторами — тем, что они «не живут в Советах и не могут испытать всей динамики социалистического общества». Те особенности системы управления советской архитектурой, — плановая экономика и тоталитарная монополия власти, — которые критиковала (и еще будет критиковать) редакция The Architectural Review, Картер подает как ее достижение: «Москву могут перестроить за десять лет — таков был ответ Сталина критикам»

[493].

^{Ил. 64. Статья Эдварда Картера «Советская архитектура сегодня» в журнале The Architectural Review. 1942. Vol. 92. № 551. November. P. 110–111}

С противоположных позиций, заочно полемизируя с Картером, об этом же писал и архитектор, член Либеральной партии, виконт (впоследствии пэр) Лайонел Бретт в своей статье «Архитектура власти», вышедшей в The Architectural Review в 1946 году. Статья была посвящена в первую очередь нацистской архитектуре: главная черта «арийского стиля» — это «жесткий разрыв с недавним прошлым» и возвращение к национальному наследию.