Даже если я упаду

Я начинаю осторожно отдергивать руку, но, чувствуя его сопротивление, останавливаюсь. Я закрываю глаза, даже когда ощущаю на себе его долгий взгляд. Мне хотелось утешить его, напомнить, что он не одинок в своем горе и небезразличен мне, даже если кто-то сочтет это неправильным. Небезразличен больше, чем следовало бы. Больше, чем мне казалось до этой минуты.

В следующее мгновение сопротивление исчезает, и наши руки отпускают друг друга.

После тепла Хита горячий влажный воздух как будто обдает меня холодом. Я чувствую, что он все еще смотрит на меня, и, вместо того чтобы встретиться с ним взглядами, оглядываю ствол дерева с высеченными буквами, не задерживаясь на стертых инициалах Джейсона, выхватывая взором чужие и незнакомые имена.

– А где твои? – Если он часто бывал здесь в детстве, его инициалы тоже должны быть где-то.

Хит подходит к дальней стороне дерева, и я устремляюсь за ним, с облегчением оставляя позади шрамы от инициалов моего брата. Он пятится назад и запрокидывает голову. Я следую за его взглядом к самой высокой ветке. Обычно, чем выше ветка, тем труднее разобрать имя. Ближе к макушке ветви дуба совсем тонкие, и любой, кто поднимается на такую высоту, здорово рискует – ветка скорее обломится, чем удержит большой вес дольше, чем того требует кропотливая надпись, а не поспешные каракули.

Имя Хита высечено и высоко, и разборчиво. Даже более чем разборчиво, понимаю я, подходя ближе. Линии букв прямые, ровные и достаточно толстые, так что имя нисколько не потускнело со временем, в отличие от многих других.

– Ты что, притащил фрезу или что-то в этом роде? – Мне вспоминается фрезерный станок, который отец использует для вырезания декоративных деталей на мебели. Я не добавляю, что по большому счету это обман, но мой тон подразумевает это.

Хит качает головой.

– Перочинный нож.

Я недоверчиво хмурюсь, но унаследованная от поколений предков вежливость разглаживает мои черты. У него наверняка ушло не меньше часа на то, чтобы вырезать столь четкую надпись каким-то перочинным ножиком, а это минут на пятьдесят девять дольше того времени, в течение которого опорная ветка могла выдержать его вес.

– Хммм. – Это все, что я могу сказать.

Легкая улыбка трогает его губы. Он достает из заднего кармана перочинный нож и ловким движением выдвигает лезвие. Потом опускается на корточки и поднимает с земли ветку толщиной с мое предплечье, должно быть, обломившуюся во время вчерашнего ливня. Он ломает ее пополам через колено. Лезвие поблескивает на солнце, пока он занят резьбой, и уже через несколько минут нож убран обратно в карман, а мне протягивают готовую ветку.

Я подхожу ближе, и корявое дерево скользит мне в руку. Вдоль ветки, буквами ровными и точными, как будто напечатанными, тянется мое имя.

Теряя дар речи, я поднимаю на него взгляд.

– Мой дед научил меня резьбе по дереву. Вон там его имя. – Хит кивает на одну ветку, и я тяжело сглатываю, когда узнаю такие же смелые, четкие линии, которыми высечено имя, мне хорошо известное. – Кэла назвали в его честь.

Я киваю.

– Здорово он тебя обучил. – Я не знаю, что делать с веткой, которую мне вручили. Может, надо вернуть? Или он хочет, чтобы я оставила ее себе? После мучительных колебаний я робко протягиваю ему ветку, но Хит мотает головой и возвращается взглядом к дереву.

Я снова смотрю на высеченное имя Хита.

– Все равно не понимаю, как ветка могла удерживать тебя так долго. – По мне, так он тяжелее меня килограммов на двадцать, не говоря уже о преимуществе в росте, но даже подо мной дерево бы хрустнуло.

– Я был совсем маленьким.

Я таращу на него глаза.

– Сколько же тебе было лет, когда ты это вырезал?

Хит пожимает плечами.

– Лет восемь.

Я снова поднимаю глаза и мысленно вижу, как маленький мальчик карабкается на дерево, перепрыгивая с ветки на ветку, с зажатым между зубами ножом. Мое сердце колотится. Я выросла в окружении пил, лезвий и прочих штуковин, которые могли ампутировать палец так же легко, как отпилить кусок дерева. Отец привил всем своим детям здоровое уважение к этим инструментам, что исключало лазание по дереву с перочинным ножом в зубах.

– Ты не порезался?

И снова неопределенное пожимание плечами.

– Нет. Я закончил резьбу раньше, чем свалился с дерева.

Я ахаю.

Хит кивает.

– Сломал ключицу и руку. – По причине, опять-таки мне неведомой, он улыбается воспоминаниям. – Кэл был со мной тогда и, когда увидел, что я не истекаю кровью… – его улыбка становится шире, – закончил вырезать свое имя, прежде чем бросился оказывать мне помощь.

– Ужас какой, – содрогаюсь я.

– Да уж. – Хит снова садится на нижнюю ветку, и улыбка не сходит с его лица. – Он разозлился, потому что я забрался выше его. К тому же он не видел, как я падал, поэтому решил, что я просто капризничаю. Он заплакал, когда мама показала ему рентгеновские снимки, а потом несколько месяцев носил за мной рюкзак в школу и не хотел возвращать, даже когда с меня сняли гипс. – Уже приглушенным голосом он добавляет: – Я и забыл об этом.

Я присаживаюсь на свое место чуть в сторонке и кладу рядом с собой ветку, на которой вырезано мое имя.