Декабристы

Первое тайное общество, в которое вступил Рылеев, была масонская ложа. Попал он в нее еще в 1820 году, когда, только что женившись, на короткий срок приезжал в Петербург. Он вступил в это общество, как вступали тогда весьма многие молодые люди, побуждаемый, вероятно, более общенравственными соображениями, чем политическими. Ложа называлась «Пламенеющей звездой», и дела и прения велись в ней на немецком языке. Рылеев числился «братом первой степени». Какое участие принимал он в масонской «работе» и часто ли он посещал свою ложу, мы не знаем, но есть основание думать, что эта работа была очень скромная, и о личности Рылеева сами «братья» имели представление довольно смутное.[578]

Со вступлением в тайное политическое общество, у Рылеева, конечно, уже не оставалось времени для другой тайной работы.

Рылеев был принят в Петербургское или Северное тайное общество в начале 1823 года, когда оно состояло из немногих членов и готово было распасться. Главой общества сначала был Никита Муравьев, затем, в конце 1823 года, к нему присоединились князья Трубецкой и Оболенский. Когда через год князь Трубецкой уехал в Киев, на его место членом директории или думы назначили Рылеева, который настоял, чтобы впредь сии директоры или правители были не бессменными, а избирались только на один год.

Со времени вступления Рылеева в думу общество стало обнаруживать бо́льшую и более беспокойную активность. Принимая во внимание характер Рылеева, этому легко поверить, но в чем именно заключалась его деятельность 1823–1824 годов – об этом сведений очень мало. По-настоящему она началась только в 1825 году, а до этого время уходило, кажется, главным образом на организацию совещаний и на споры о политических программах. Рылеев принимал во всех этих совещаниях и спорах близкое участие, образ мыслей его становился все радикальнее и радикальнее, речи, достаточно, впрочем, неустойчивые, все горячее и решительнее.

Общество расширялось, но очень медленно, и даже ближайшее дело, которое само собой напрашивалось, т. е. объединение существующих тайных обществ северного и южного, согласование их действий – так и не двинулось вперед до самого критического момента, когда обе группы, вступив с правительством в открытую борьбу, стали действовать без всякого соглашения и выработанного сообща плана.

В этом, впрочем, Рылеев был виноват менее других. Когда в 1824 году П. И. Пестель – глава южного общества – приезжал в Петербург для переговоров о взаимном соглашении, Рылеев встретил его недружелюбно. Причины их несогласия, даже, кажется, ссоры, лежали частью в несходстве их политических программ, частью в их психической организации – в пафосе Рылеева и в расчетливости Пестеля.[579] «Пестель, – говорил Рылеев в своих показаниях,[580] – приезжал в Петербург с разными предложениями, но они все были отвергнуты, ибо правила, принятые здесь (т. е. в Петербурге), не сходствовали с теми, кои служили основаниями предложений Пестеля: он был совершенно против конституции, написанной Никитою Муравьевым. Я виделся с Пестелем один раз. Он говорил о необходимости соединения здешнего общества с южным и о недостатках конституции Никиты Муравьева. Заметив в нем хитрого честолюбца, я больше не хотел с ним видеться». Неприятное впечатление произвел Пестель не на одного только Рылеева. Когда тот высказал свои подозрения, что Пестель – человек опасный и для России, и для видов общества, и предлагал даже соединение обществ, но с определенной целью – чтобы не выпускать Пестеля из виду и наблюдать за ним,

[581] – все члены северного общества с этим согласились, хотя честолюбивые замыслы Пестеля так их напугали, что от мысли объединиться с южным обществом они в конце концов все-таки отказались.[582] Таким образом, была упущена возможность более согласованного и решительного действия, которым Пестель по природе своей способен был руководить и которое должно было затормозиться и запутаться под руководством таких совершенно не политических и не организаторских голов, какими были Рылеев и его северные товарищи.[583]

Сами главари северного общества признавали впоследствии, что «общество находилось под влиянием правителей ревностных и деятельных, но не успевших еще приобрести опытность в делах».[584]

Этой опытностью менее всего обладал Рылеев, хотя в минуты более спокойного отношения к делу и он понимал всю слабость наличных сил, с которыми приходилось действовать. Если в частных беседах он стремился – как утверждает Н. Бестужев – «представлять дела общества в лучшем виде, чем они были, и в подлинных разговорах говорил о распространении числа членов»[585] то, как видно из его показаний, он все-таки не самообольщался насчет силы, какой все они располагали. Тот же Н. Бестужев заставляет Рылеева признать всю слабость их организации,[586] а сам Рылеев в беседе с Трубецким признавался, что северное общество «совершенно ничего не может сделать, если прочие члены думы будут действовать по-прежнему». О себе же самом он говорил, что он «бесполезная жертва».[587]