Декабристы

У Рылеева не было такой песни, которая бы носила на себе отпечаток его индивидуальности именно как художника. Он писал недурные лирические песни любовного типа, возвышался до патетической стихотворной речи, умел при случае набросать колоритный пейзаж или пейзаж с настроением; ему удавался иногда эпический рассказ, и, конечно, всего сильнее, как поэт, бывал он в тех случаях, когда в стихах говорил о своих гражданских чувствах, но везде и всегда в этих стихах чувствовался недостаток поэзии, и ни одно из стихотворений нельзя назвать художественно законченным или совершенным.

«В поэтической деятельности Рылеева, – говорил кн. Вяземский, – не было ничего такого, что могло бы в будущем обещать великие поэтические создания. Что было в нем поэтического, он все высказал. Стало быть, не в литературном отношении можно сожалеть о преждевременной погибели его. Можно в нем оплакивать только человека, увлеченного при жизни фанатизмом политическим, возросшим до крайней степени и, вероятно (!), бескорыстным».[572]

Этот отзыв старика-Вяземского не согласуется с тем, что говорил тот же Вяземский в дни своей юности, когда он хвалил поэзию Рылеева за то, что она так выгодно выделялась среди одноличных или часто безличных стихотворений того времени. И в том раннем отзыве больше правды, чем в позднейшем. Если от Рылеева, действительно, нельзя было ожидать великих поэтических созданий, то во всяком случае нельзя сказать, что он, как поэт, «все высказал, что имел сказать». Он умер на заре своей литературной деятельности, и талант его – не только не остановился в своем развитии, но креп с каждым годом. Со временем все сильнее и сильнее обнаруживалась оригинальность этого таланта, потому что, при всей своей зависимости от учителей в поэтической форме и в языке, он, как верно выразился один историк,[573] – в мотивах своей поэзии был поэтом самостоятельным.

Оригинальность поэзии Рылеева заключена, конечно, в ее гражданских мотивах. Уже давно установлено, что он имел право на название нашего первого певца гражданской скорби и гражданского гнева, и его давно уже признали предшественником Некрасова. Как автор «Дум» он может быть назван предшественником и Алексея Толстого, который в своих «Балладах» историческими воспоминаниями и образами стремился пояснить общественные идеалы своего времени.

Отмечая такую оригинальность поэзии Рылеева, необходимо, однако, оговориться. Литературное произведение с резкой общественной, гражданской и даже политической тенденцией не являлось новостью в годы, когда Рылеев выступал со своей песнью. По силе и решимости песня Рылеева даже слабее и сдержаннее многого, что в этом духе писано до Рылеева. Но за Рылеевым остается одна большая заслуга – он был первый популяризатор гражданских чувств, умевший придавать им достаточно удачную поэтическую форму, и песня его, помимо своей литературной ценности, завоевала себе право на легкое, свободное обращение – право, которым не пользовалось ни одно из произведений, родственных поэзии Рылеева и пущенных в оборот раньше его песен.

Несколько исторических справок помогут нам определить значение поэзии Рылеева среди однородных ей литературных памятников.

Общая связь поэзии Рылеева с политической мыслью его времени ни для кого не была тайной. Один из участников движения 14 декабря, барон В. И. Штейнгель, в своем письме к императору Николаю Павловичу, – в письме, в котором он излагал царю, насколько либеральный образ мыслей был терпим и распространен накануне 14 декабря, – писал:

«Хотя цензура постепенно сделалась строже, но в то же время явился феномен небывалый в России – IX том Истории Российского государства, смелыми, резкими чертами изобразивший все ужасы неограниченного самовластия, и одного из великих царей открыто наименовавший тираном, какому подобного мало представляет история! Непостижимо, каким образом в то же самое время, как строжайшая цензура внимательно привязывалась к словам, ничего не значащим, как то: «ангельская красота», «рок» и проч., она пропускала статьи, подобные «Волынскому», «Исповеди Наливайки» и «Братьям-Разбойникам» и пр. Перед самым восшествием Вашим на престол, в № 22 «Северного архива» появилась статья об избрании Годунова на царство».[574]

В подтверждение своей мысли барон Штейнгель указывал также на запрещенные стихотворения Пушкина и на басню Дениса Давыдова «Голова и ноги».

Этот список можно было бы увеличить, и мы увидали бы, что поэзия Рылеева имела весьма заметных предшественников.

Она, действительно, примыкала, с одной стороны, к дозволенному кодексу гражданской морали, которую Карамзин проповедовал в IX томе своей истории,[575] а также и Державин в своих одах;[576] с другой стороны, она примыкала к самой настоящей свободомыслящей поэзии, которая от прославления гражданской добродетели смело переходила к политическим призывам.