Декабристы

Эта чувствительность в особенности заметна в письмах, которые Рылеев писал жене из крепости. Рылеев беседует с женой как бы без свидетелей (а письма эти, конечно, шли через чужие руки), вникая в разные хозяйственные мелочи,[645] доверяя ей свои сокровенные мысли, – мысли, преимущественно покаянные и религиозные, и ободряя ее видами на благополучный исход дела. Любопытно, что во всех этих письмах нельзя совсем уловить ни одной фальшивой, рассчитанной на известное впечатление фразы. Все очень просто и необычайно сердечно и искренно. Приходится признать, что Рылеев, действительно, с удивительной доверчивостью относился к тем людям или, вернее, к тому лицу, от которого зависела его участь. Впрочем, император сам позаботился о том, чтобы укрепить в Рылееве это доверие: Рылеев не испытывал, например, никаких чрезвычайных стеснений в своем заключении, если не считать слишком редких свиданий с женой,

[646] а главное царь облегчил ему сразу заботу о материальном положении его семьи. На другой день после ареста Рылеева, император приказал кн. А. Голицыну навести справку о положении его семейства. Голицын писал государю, что на вопрос, не имеет ли жена Рылеева в чем-нибудь нужды, она отвечала, что у нее осталось еще 1000 руб. и «она ни о чем не заботится, имея одно желание увидеться с мужем». Это желание было удовлетворено не сразу, но 19 декабря 1825 г., царь прислал жене Рылеева в подарок 2000 руб. и затем 22 декабря, в день именин дочери она получила от императрицы Александры Федоровны 1000 руб.[647]

Очень тактично и искренне, без лишних слов, писал Рылеев жене, когда узнал об этом подарке: «Милосердие государя и поступок его с тобою потрясли душу мою. Ты просишь, чтобы я наставил тебя, как благодарить его. Молись, мой друг, да будет он иметь в своих приближенных друзей нашего любезного отечества и да осчастливит он Россию своим царствованием… Молись Богу за императорский дом. Я мог заблуждаться, могу и вперед, но быть неблагодарным не могу. Милости, оказанные нам государем и императрицею, глубоко врезались в сердце мое. Что бы со мной ни было, буду жить и умру для них».[648]

Большой поддержкой в тюрьме было для Рылеева его религиозное чувство, которое охватило его необычайно быстро и сильно почти с первого же дня его заключения. Особенно религиозен Рылеев не был,[649] и этот подъем религиозного настроения должно, конечно, приписать обстановке. Ошибочно было бы видеть в этой религиозности страх перед судьбой, так как Рылееву до последних дней его участь рисовалась не в очень мрачных красках; нельзя также приписать ее каким-либо расчетам, так как она за все продолжение тюремной жизни Рылеева не заставила его написать ни одной фальшивой, неискренней, или шаблонной фразы.

Религия была единственным исходом, к которому должна была прийти эта сентиментальная натура, когда всякий способ и предлог к проявлению энергии был у нее отнят, и когда она, истомленная, сама на себе сосредоточилась. Почти с первых же дней своего заключения, Рылеев почувствовал потребность в мирном настроении и просил жену вместе с 11-ю томами истории Карамзина прислать ему книгу «О подражании Христу», перевод М. М. Сперанского. Он углубился в эту книгу, и она стала «питать его»; «в часы скорби она научает внятнее и высокие истины ее тогда доступнее», – писал он, и письма его, действительно, мало-по-малу переполняются религиозными размышлениями.

Рылеев молится, выписывает себе в тюрьму образ, которым его благословила мать на смертном одре, заботится об образах, которые им обещаны в деревенскую церковь, приобщается, хочет жертвовать деньги на церковь с тем, чтобы священник ежегодно служил панихиды у могилы его матери… он полностью во власти всевозможных религиозных ощущений. Иногда это настроение выливается в форму целого богословского рассуждения, и Рылеев пишет жене: «О милая душой подруга! О милый друг, твой дух скорбит и мне скорбнее стало. Я …[650] не нашел душе отраду. Мы душой стремимся друг к другу, но оболочка разделяет. Мы стремились к нравственному, духовному миру, оболочка увлекла нас за собою. Кто же дух от тела разрешит? Христос. В нем едином весь духовный мир, единый, истинный и вечный. Но где же Он? В груди твоей. Нетленной плотью своей, Он приобщил тебя духовной, беспредельной сущности своей – миру духовному; нетленной кровью своей Он приобщил тебя вечной любви, т. е. жизни Творца. В ней единой истина, спокойствие и благо. Она все прощает, примиряет и к лучшему концу приводит, всему учит и все исправляет. В Христе она явилась миру; в Нем едином ты найдешь ее. Полюби ее, о мой милый друг, в глубоком уединении сердца, и она неизъяснимо тебя утешит… Ты любовью соединился с миром физическим, временным; Христом ты должен соединиться с миром духовным, вечным и, соединив в себе два мира, всей душою подчинить себя любовью вечности. Вот, милый друг, предназначение наше. Мы должны любовью подчинить Христу физический мир и в Нем, как в духовном мире, подчинить себя вечной любви: Богу ради Бога, по любви Христа».