Декабристы

Рылеев, если верить одному свидетелю, не обнаружил ни малейшего признака смущения на своем лице, при выслушивании приговора.[654] Хоть он и надеялся на относительно благополучный исход дела и долго не терял надежды, но, вероятно, ко дню решения успел помириться с ужасной мыслью.[655]

Все, кто видел его в последние дни, отмечали его покорное примирение с судьбой. Отец Мысловский, который часто посещал его в тюрьме, говорил, что признал в нем истинного христианина, готового положить душу свою за други своя.[656] Боясь поколебать этот душевный мир, столь облегчавший ему последние часы страшного испытания, Рылеев отказался от последнего свидания с женой, щадя и ее, и себя.

«В каземате в последнюю ночь получил он позволение писать к жене своей: он начал, – отрывался от письма, молился – продолжал писать. С рассветом вошел к нему плац-майор со сторожем, с кандалами, и объявил, что через полчаса надо идти: он сел дописать письмо, просил, чтобы между тем надевали железо на ноги. Он съел кусочек булки, запил водой, благословил тюремщика, благословил во все стороны соотчичей (?) и друга и недруга, и сказал: «Я готов идти».[657]

13 июля 1826 г.

«Бог и государь решили участь мою, – писал жене Рылеев. – Я должен умереть и умереть смертию позорною. Да будет Его святая воля! Мой милый друг, предайся и ты воле Всемогущего, и Он утешит тебя. За душу мою молись Богу. Он услышит твои молитвы. Не ропщи ни на него, ни на Государя: это будет и безрассудно, и грешно. Нам ли постигнуть неисповедимые суды Непостижимого? Я ни разу не возроптал во все время моего заключения, и за то Дух Святой дивно утешал меня. Подивись, мой друг, и в сию самую минуту, когда я занят только тобою и нашею малюткой, я нахожусь в таком утешительном спокойствии, что не могу выразить тебе. О, милый друг, как спасительно быть христианином! Благодарю моего Создателя, что он меня просветил и что я умираю во Христе. Это дивное спокойствие порукой, что Творец не оставит ни тебя, ни нашей малютки. Ради Бога, не предавайся отчаянию: ищи утешения в религии. Я просил нашего священника посещать тебя. Слушай советов его и поручи ему молиться о душе моей. Отдай ему одну из золотых табакерок в знак признательности моей, или лучше сказать на память, потому что возблагодарить его может только один Бог за то благодеяние, которое он оказал мне своими беседами. Ты не оставайся здесь долго, а старайся кончить скорее дела свои и отправься к почтеннейшей матушке. Проси ее, чтобы она простила меня, равно всех родных своих проси о том же… Я хотел было просить свидания с тобою, но раздумал, чтоб не расстроить себя. Молю за тебя и Настеньку и за бедную сестру Бога, и буду всю ночь молиться. С рассветом будет у меня священник, мой друг и благодетель, и опять причастит. Настеньку благословляю мысленно нерукотворным образом Спасителя и поручаю всех вас святому покровительству Живого Бога. Прошу тебя более всего заботься о воспитании ее. Я желал бы, чтобы она была воспитана при тебе. Старайся перелить в нее свои христианские чувства – и она будет счастлива, несмотря ни на какие превратности в жизни, и когда будет иметь мужа, то осчастливит и его, как ты, мой милый, мой добрый и неоцененный друг, осчастливила меня в продолжение восьми лет. Могу ли, мой друг, благодарить тебя словами: они не могут выразить чувств моих. Бог тебя наградит за все… Прощай! Велят одеваться. Да будет Его Святая воля.

Твой истинный друг К. Рылеев.

У меня осталось здесь 530 р.; может быть, отдадут тебе».[658]

Такая же покорность судьбе видна и в том письме, которое Рылеев послал или собирался послать царю, когда исход дела стал ему вполне ясен. Он писал Государю:

Около 12 июня, 1826 г.

«Святым даром Спасителя мира я примирился с Творцом моим. Чем же возблагодарю я Его за это благодеяние, как не отречением от моих заблуждений и политических правил? Так, Государь! отрекаюсь от них чистосердечно и торжественно; но чтобы запечатлеть искренность сего отречения и совершенно успокоить совесть мою, дерзаю просить тебя, Государь, будь милосерд к товарищам моего преступления. Я виновнее их всех, я, с самого вступления моего в думу Северного общества, упрекал их в недеятельности; я преступной ревностью своею был для них самым гибельным примером, словом, я погубил их; чрез меня пролилась невинная кровь. Они, по дружбе своей ко мне и по благородству, не скажут сего, но собственная совесть меня в том уверяет. Прошу тебя, Государь, прости их: ты приобретешь в них достойных себе верноподданных и истинных сынов Отечеству. Твое великодушие и милосердие обяжет их вечной благодарностью. Казни меня одного: я благословлю десницу меня карающую, и твое милосердие и пред самою казнью не перестану молить Всевышнего, да отречение мое и казнь навсегда отвратят юных сограждан моих от преступных предприятий против власти верховной».