Делай то, за чем пришел

А на пустыре шумела стройка, росли этажи, сигналили воздетые в небо краны, рычали экскаваторы, бульдозеры и самосвалы, радостно перекликались новоселы, разгружая шкафы, кровати, зеркала... На куске еще недавно голой, пустынной степи обосновывалась новая жизнь.

Миниатюры

Камни

Когда глядишь на омытую дождем мостовую, то вдруг открывается, что камни ее очень разные. Даже серые и те разные. Один гладкий голубоватого оттенка, другой зернистый сзелена; этот с черными крапинками, тот с блестками слюды. А есть еще пестрые с четкими вкраплениями, есть розовые с бурыми пятнами, черные с белыми прожилками. Каждый из них как бы хранит память о той горе, из которой его вырвали когда-то...

Их рвали динамитом, потом везли, потом тесали и наконец укладывали. И уложили вразнобой, не соблюдая никакого сродства, заботясь лишь о том, чтоб мостовая вышла поровней.

Так и лежат они, частички скал и гордых пиков. А по ним гремят подводы, шаркают шины грузовиков, клацают подковы солдатских сапог, грохочут гусеницы тракторов и танков, постукивают каблучки нарядных женщин. И никому-то дела до них нет — камни и камни. Серые и твердые. А приглядитесь к ним после дождя, когда с них смыта пыль...

Семейная сцена

Петухи молодые застыли нос к носу и злятся, и хотят друг друга заклевать.

А из сарая вышел пожилой петух, коренастый, с большими шпорами, с тяжелой кроваво-красной бородой. Сразу видно — пьющий петушище: на гребне ссадина — не иначе как после вчерашнего похода на соседний двор...

Заметив драчунов, сердито подошел к ним и скороговоркой заругался: мол, сейчас же прекратите!

Однако сыновья даже внимания не обратили на грозного родителя. Они были захвачены соперничеством, их с самого утра сжигал вопрос: кто из них первый? Кто сильнее, петушистее?

И уже тряслись всем белым опереньем, всем телом, готовые сразиться не на живот, а на смерть. Сладостная злоба пламенела в гребешках, в едва означившихся бороденках.

Как вдруг от дома донеслось певучее хозяйкино: цып-цып-цы-и-ип!

Петушки очнулись, мигом превратились в голенастых отроков и сломя голову понеслись на зов.

Старик-петух и здесь пустил вдогонку им басистое ругательство. И, сделав вид, что крайне недоволен подрастающим поколением, он — в назидание — не побежал, а важным шагом двинул в сторону крыльца. Поклевать кое-что. А то чтой-то голова трещит после вчерашнего...

Весна

За ночь украсило все девять стекол моего окна морозными узорами. На одном стекле — иглистые кристаллы, на другом — веточки, на третьем — настоящий лес, джунгли! А тут вот перышки какой-то белой, снежно-льдистой птицы...

В полдень все эти рисунки Деда Мороза вдруг засверкали, вспыхнули, в комнате стало светлее. Значит, и в наш сумрачный двор заглянуло наконец солнце. Заглянуло и давай хозяйничать на моем окне.

Узоры тают, расплываются, стекло становится прозрачным. Уже видны вершины голых тополей в дворовом сквере, уже зеленый дом, что напротив, почти весь виден. А над его-то крышей и сияет большое белое солнце. Сколько тепла и света льется на мое окно, как быстро исчезает толстая наледь! Со стекол капает, брызги летят — все окно в брызгах!

Лужица на подоконнике образовалась, стала пухнуть, надуваться, дрожит от падающих капель, толще, толще... И вот, осторожно нащупывая дорогу, пополз от лужи прозрачный отросток. Извиваясь и подрагивая, словно живое щупальце, он пролез под внутреннюю раму, а из-под нее — под книги и под рукописи...

Пришлось вооружиться тряпкой. Убрал с окна все лишнее, открыл створки и давай мыть подоконник, смывать водичкой сажу, что накопилась за долгую зиму между рамами. Мою, а солнце сушит, мою, а солнце сушит — так славно мы сработались!..

«Весна!» — сигналит оно мне с высокого синего неба.

«Весна, брат...» — вздыхаю.

Одиночество

Это было на Тянь-Шане, высоко в горах, в зоне альпийских лугов. Тяжело и часто дыша в разреженном воздухе, мы медленно тащились по травянистому дну огромной впадины; вокруг громоздились дикие скалистые склоны.

Еще издали заметили какую-то черную копну, которая, когда подошли ближе, вдруг зашевелилась, приподнялась и превратилась в нечто тяжеловесное, горбатое, с длинной шерстью, с кривыми острыми рогами. Як!

Парни начали было расчехлять фотоаппараты, но бык повернулся к ним косматым лбом и, сверкнув глазами, принял угрожающую позу. Низко нагнул голову, подался вперед, напружился. Сама первобытность стояла перед нами, готовая к обороне.

Как-то сразу позабыв про аппараты, парни обошли стороною грозного зверя. А я остался, меня как магнитом тянуло к нему. С упавшим сердцем сделал я несколько шагов и остановился. Навел на него прицел жужжащей кинокамеры. С минуту мы смотрели друг на друга: я — сквозь стекло видоискателя, он — из-под своей лохматости, как из глубины веков.

Потом я поспешил вслед за группой, а на вершине холма обернулся.

Он стоял на том же самом месте и, казалось, глядел нам вслед. Вокруг простиралось пустынное пастбище; горы да небо, да невысокая пожухлая трава. И он, этот як, — одинокое косматое существо...